Моя жизнь в “Интуристе”. Ещё Украина… И другие мемории

Ещё Украина… И другие мемории. Продолжение. Предыдущий рассказ называется “Украина”

Итак, осталось добавить несколько слов об украинцах…
Я в основном сталкивалась с добрым отношением, в том числе жителей Западной Украины. С клиентами я там не была, но в один из интуристовских отпусков отправилась на карпатский горнолыжный курорт на озере Синевир.

О летнем отпуске мечтать по-прежнему не приходилось, зато, отработав несколько лет, я стала получать его хотя бы зимой, а не поздней осенью. По пути посетили Львов, а там – не знали, куда идти: устремишься по одной улице к красивому зданию, а справа и слева другие, и тоже со зданиями одно другого краше – хоть разрывайся. В раздумии часто останавливались выпить густого сладкого кофе (кавы). Город этот, с его барочными храмами, потом долго мне снился – за исключением, разве что, Оперного театра, где я в очередной раз смотрела «Жизель». Этот балет был моим проклятием: мало того, что я все время попадала на него с туристами – куда бы я ни приехала сама, в какой бы театр ни пришла, везде давали «Жизель».

С Синевира ездили в Ужгород и Мукачево – на автовокзале люди в очереди, пропуская нас вперед, очень пеклись, как бы мы, не приведи Бог, не опоздали на свой автобус. А на лыжной базе был инструктор Вася – настоящий гуцул с висящими смоляными усами. Он громко и членораздельно разъяснял группе новичков правила катания и в конце каждой фразы добавлял: «Повторяю для тупорылых!»

С катанием, однако, снова не заладилось: я неудачно прицепилась к бугелю, и меня враскоряку протащило вверх по склону – ноги потом долго оставались черными, и я несколько недель ходила на физиотерапию. Работать было тяжело, а танцевать на дискотеках и вовсе немыслимо. А вот подруге моей повезло: она зацепилась за бугель ботинком и упала навзничь. В чем же тут везение? А в том, что в прокате не было ботинок нужного размера – пришлось взять на несколько размеров больше. Нога легко выскользнула из ботинка, который и уехал на вершину один, а подруге удалось выкарабкаться из-под подъемника – не то пересчитала бы она все бугры спиной и головой.

В следующий зимний отпуск дело пошло бойчее. Мы с интуристовской подругой Таней М. поехали в Терскол.

Прилетели в Минводы, отметив, что долететь до другого города нам все равно, что доехать до другой станции метро. Добрались до места и обнаружили, что попали не в Кабардино-Балкарию, а в Малороссию: кавказцев там было гораздо меньше, чем украинцев. (Таня, кстати, тоже была наполовину украинкой.) Всё это были дауншифтеры, что тогда казалось диковатым: побросав работу по профессии на советских предприятиях родной республики, они приехали в горы. Кто устроился инструктором, кто фотографом – главное, теперь они наслаждались природой и катанием. Попадались среди них и «западники» (слова «западенцы» я тогда не слышала). Эти держались несколько высокомерно и травили анекдоты про «пог’аную москальскую мову». Выходцы с Восточной Украины были проще и доброжелательнее. Иногда, конечно, узнав, что мы из Москвы, они говорили:
– Не люблю я эту вашу Москву.
Или как вариант:
– Из Москвы? А Любу знаете?
Ну так подобная реакция была и остается характерной не только для Украины!

Нас взял под крыло фотограф Саша – бывший инженер по холодильным установкам из Киева. Когда нам не понравилось на базе в Терсколе, он определил нас в интуристовский пансионат в Азау.

Здесь царили свои порядки, и наши гидовские корочки никого не волновали – пришлось дать администратору французские духи, благо у нас их было много. Когда же нас выставили из Азау, потому что пошел поток туристов по официальным путевкам, Саша перевел нас в не менее приличную гостиницу в Терсколе – в промежутке, правда, пришлось переночевать в каком-то странном подвальном помещении, заваленном одеялами, которое он делил с другими украинцами.
От жилья к жилью мы перемещались на Сашиных полуразвалившихся красных «Жигулях» – мотор то и дело глох, и нам приходилось толкать автомобиль в гору. Я была в полушубке, а Таня в длинном брусничном пальто с пышным енотовым воротником – эдакая «наша дама из Парижа», как кто-то удачно перевел Notre-Dame de Paris (Собор Парижской Богоматери).
Гулкие вершины Кавказа то и дело оглашались ее бранью, не очень соответствовавшей элегантному виду:
– Вот уж не думала, что приехала сюда каждый день толкать машину!
На многострадальных «Жигулях» Саша свозил нас в Нальчик – по дороге, в ущелье, любовались обледеневшими водопадами, похожими на сталактиты. В самой столице Кабардино-Балкарии запомнился лучший, но по нашим меркам весьма заштатный ресторан, где ели сочную жареную курицу с кетчупом.
– Эх, курочка – от души, – смачно причмокивала Таня.

Еще запомнился туалет в ресторане. Дверцы в нем представляли собой деревянные рамы с фанерными листами посередине. Фанера везде была выломана, и можно было, просто перешагнув через низкую раму, войти в кабинку. Однако никто этого не делал. Все честно открывали дверцы, а потом запирали их за собой на задвижку – эти последние, на удивление, были в отличном состоянии. Я нарочно задержалась в туалете, чтобы понаблюдать за поведением людей – ни один, точнее, ни одна не нарушила заведенного распорядка. В конце концов, вид посетительниц, сидящих за запертыми дверьми у всех на виду, наскучил мне, и я вернулась в ресторан к курице.

Через какое-то время после нашего отдыха Саша собрался в Москву, и мы с Таней решили, что должны отблагодарить его по полной. Пользуясь своим положением, мы поселили нашего друга в гостинице «Белград» на Смоленке и отвели в ресторан «Русский» в «Международной» (ныне «Краун плаза»). На следующий день Саше нечего было делать, и я взяла его с собой в гости к университетским друзьям. Он купил в «Смоленском» гастрономе несколько бутылок шампанского. Друзья жили в первом этаже большого дома в старом районе Москвы, окнами на винный магазин. Они всегда первыми видели, если туда что-нибудь завезли, и могли оперативно отовариться: оба где-то числились, но постоянно сидели дома, растя малых детей, занимаясь письменными переводами и частным преподаванием. Дело было в горбачевские времена, когда ввели ограничения на спиртное. Обычно друзьям удавалось купить ящик сухого вина, которое они тотчас же тщательно распределяли: «три бутылки на твой день рождения, три – на мой, одну – на день рождения Димы, еще четыре – на Новый год…» Распределение однако происходило лишь на словах – на деле весь ящик уничтожался в первый же присест.
В тот день в магазин завезли водку, поэтому моя подруга очень обрадовалась Сашиному подарку и предложила запивать водку шампанским. Я быстро впала в меланхолию и, сидя на полу, декламировала «Думу»: «Печально я гляжу на наше поколенье!» Наутро хозяин дома сказал, что он все ждал, когда я дойду до «Размышлений у парадного подъезда», да так и не дождался. А мне и впрямь было тоскливо думать о «пустом иль темном грядущем» лишенной идеалов советской молодежи, и я вскоре отбыла спать, увлекая за собой подругу. Перед нашим уходом со стола сбили блюдо со свекольным салатом – осколки собрали, а свёкла так и осталась на полу. Хозяин счел своим долгом развлекать гостя – о дальнейших событиях мне на другой день рассказывал Саша:
«Ты представляешь, он ведь никогда не видел моих фотографий и вдруг говорит:
– Ты великий фотограф! Можно я покажу тебе свои слайды?
Торжественно достал коробочку диапозитивов, купленных в киоске «Союзпечать», повесил экран и стал показывать. На экране появлялись то слайд, ту кусочек свёклы. А потом усадил меня напротив и спрашивает:
– Вот скажи: почему мне Есенин так близок?
А шо я ему скажу, если я и его в первый раз вижу, и Есенина никогда не читал?»
На прощание Саша, привыкший к здоровой жизни горца, вместо благодарности наградил меня и моих друзей почетным званием алкоголиков и благополучно отбыл в свои Минводы.

На Украину я вернулась уже в Новое время, незадолго до известных событий. Там многое изменилось: и Одесса, и Киев потрясли меня своим блеском. В Одессе я сходила в недавно отреставрированный Оперный театр на любимую «Жизель». В Киевской опере слушали «Травиату» по-итальянски с украинскими титрами: «Це я, Альфреда батько,» – бежала над сценой светящаяся строка.

Потом ужинали напротив, в ресторане под названием «ОперА» в стиле «бель эпок». Обилие и высокий класс ресторанов тоже поразили. На Подоле ели форшмак и щуку в колоритном еврейском заведении. Ездили в Лавру на могилу Столыпина, во вновь открывшийся костел св. Николая

слушать орган – вокруг и внутри толпились «готы» в черных кружевах, с обведенными черным глазами на выкрашенных белым лицах и кровавыми ртами. Посетили восстановленный Михайловский Златоверхий монастырь – а мозаики-то так и красуются у нас в Третьяковке! Город был великолепен, фасады старых домов сверкали новизной, только на бульваре Тараса Шевченко стоял на постаменте какой-то неэстетичный мешок. Оказалось, что во время очередного бунта недовольные покоцали памятник Ленину, и его, до решения дальнейшей судьбы, упаковали в тряпки.

Никаких иных националистических проявлений мы не заметили. Ну разве что видели мужика в «вышиванке» – при этом из-под нее торчали обычные офисные брюки, а в руке мужик нес портфель. Да в родном Владимирском соборе, принадлежавшем теперь украинской церкви, старая служительница наотрез отказывалась отвечать на наши вопросы по-русски. В Лавре мы спросили у монаха, как он относится к этой истории с церквами – он как-то не по-монашески высказался в адрес митрополита Филарета.
«Киевские» торты продавали теперь в каждом ларьке и супермаркете, но самым вкусным был торт фирмы «Рошен» – жаль, что все так вышло с ее хозяином. В то время, когда в городе шли бои, мне особенно горько было слышать про богатую модерном Институтскую улицу…
Вот тебе и вся Украина… Пишу, перебираю старые открытки, а в голове звучит песня киевлянина Александра Вертинского:

Здесь тогда торговали мороженым,
А налево была каланча…
Пожалей меня, Господи Боже мой…
Догорает моя свеча!..

Продолжение в очерке “Ленинград”.
Все рассказы Марины Кедреновской.

Наши статьи по теме

Моя жизнь в “Интуристе”. Украина Моя жизнь в “Интуристе”. Ещё об интуристовских буднях… Моя жизнь в Интуристе. И ещё раз про любовь Моя жизнь в “Интуристе”. Ещё про Среднюю Азию. И про самолёты