Моя жизнь в Интуристе. “Ленин всегда с тобой…”

Ленин всегда с тобой. Продолжение. Предыдущая история: “Первая Сибирская ссылка”.

Каждый раз, отправляясь в далекое путешествие, я спрашиваю себя: куда я еду? Вот и сейчас хочется спросить: зачем я все это пишу? Мои родственники не понимают меня: когда я сосредоточенно стучу по клавиатуре, они видят во мне недоразвитого компьютерно-зависимого подростка, залипшего в инете. Когда я говорю им, что надо уважать писательский труд, они отвечают: «Собрала сорок лайков и возомнила себя писателем». На мои доводы, что Достоевский не собрал ни одного лайка, они смеются. Когда я сравниваю их с Софьей Андреевной, приходившей в кабинет Льва Николаевича, чтобы мешать ему, о чем он сам где-то писал – снова смеются или не реагируют. Большинство друзей тоже не читают моих произведений, а некоторые знакомые, бросившие беглый взгляд, почему-то думают, что я рассказываю о своих романах и как кто-то подарил мне цветы (?)…
Так и правда – зачем? Может, остановиться, пока не поздно? Ахматова сказала: «Если можешь не писать – не пиши». А я не только могу не писать – я не могу писать… Но шасси уже убрано, самолет оторвался от земли, набирает скорость и высоту – обратной дороги нет. И я обреченно продолжаю…

Итак, прежде чем снова забросить в Сибирь, судьба занесла в меня Горки Ленинские. Вообще – и с группами «Франция – СССР» в частности – мы регулярно путешествовали по ленинским местам. Бельгийцы посещали эти места реже, швейцарцы – еще реже, даром что Ленин провел в их стране лучшие годы (своими глазами видела в Цюрихе мемориальную доску на весьма симпатичном доме, гласящую, что здесь, мол, жил «фюрер русской революции»). Канадцы не посещали никогда, зато теперь они как дети радуются, узнавая Ленина на мозаиках в метро, и называют его «ЛинЕн».
Во всех крупных городах были филиалы музея Ленина, а в них – обязательно копия пальто с дырочкой (если кто забыл или не знает – это когда Фанни Каплан стреляла в вождя). Был музей Ленина и в Москве. Работая в Интуристе, мы сами вели экскурсии во всех музеях. Не было никаких лицензий, и никто не требовал никаких денег, как теперь – все и так знали, что ты – гид Интуриста. Это звучало гордо! И все же во всех, да не во всех: в музеях Ленина вести экскурсию самостоятельно гиду не дозволялось – хоть ему и доверяли, но не настолько: вдруг возьмет да ляпнет что-нибудь не то.
Я очень любила этот московский музей. Правда, из экспозиции помню только оригинал священного пальто да большую картину маслом, как Ленин по льду Финского залива драпает в эмиграцию. Еще франкоязычного гида – интеллигентного вида дядечку, который мог говорить о вожде часами. Но сам музей был прекрасен. Вход в него был бесплатный, и в мороз там можно было погреться в теплом холле или, что еще важнее, в любое время года посетить чистый и комфортабельный туалет. С городскими туалетами тогда была проблема – в них либо стояла непролазная грязь, либо торговали заграничным шмотьем, либо они просто оказывались закрыты. А тут – благодать! Моя подруга предпочитала туалет в Консерватории, где отовсюду лилась дивная музыка, я же – повторюсь – очень любила музей Ленина.

Однажды в начале 90-х мы с друзьями в новогоднюю ночь устроили лотерею дефицитных товаров: разыгрывались кусок мыла, упаковка ваты, рулон туалетной бумаги. Одним из фантов было выйти на балкон и на всю улицу прокричать: «Руки прочь от музея Ленина!» – и хоть выпал он не мне, я в душе тоже кричала.
Личные отношения с Ильичом складывались у меня неровно. Я не ходила в детский сад, и мои ранние познания о дедушке Ленине ограничивались книжкой Бонч-Бруевича, называвшейся, кажется, «Лампа под зеленым абажуром». (Позже я познакомилась с некоторыми потомками этого автора – вполне себе благополучные люди.) А именно двумя рассказами: «Картошка с салом» – о том, как Ленину в Смольном приготовили эксклюзивный ужин и голодные солдаты и матросы, зная о его скромности, врали, что они ели то же самое (это блюдо и по сей день называется в нашей семье «ленинским») – и «Общество чистых тарелок». Подобно многим ровесникам, я страдала отсутствием аппетита, и мне часто читали, как Ленин опять же в отнюдь не голодной Швейцарии организовал тайное общество для детей других революционеров. Состоять в нем было почетно, но принимались в него лишь те, кто съедал свою порцию до конца.
Жили мы напротив Мосфильма, и когда в какой-то праздник фасад его главного здания сверху донизу загородил огромный портрет Ленина, я во время прогулки радостно воскликнула: «Мама, смотри – это же Владимир Ильич из Общества чистых тарелок!» Мама, чье ленинградское детство пришлось на время убийства Кирова и последовавших за ним чисток, не знала, куда деваться. А я вскоре освоилась с вождем: он часто проницательно взирал на нас, когда мы с другими детьми играли в сквере у дома. Я даже стала к нему апеллировать, чтО подхватили и мои друзья по скверу: стоило кому-то кого-то ударить или раскопать чужой «секрет» – зарытый в землю фантик или цветочек под осколком стеклышка – как ему тут же говорили: «Тебе не стыдно?!! Посмотри, как на тебя Ленин смотрит!» Издалека, с соседнего здания, посылали нам укоризненные взгляды Маркс и Энгельс (тогда я думала, что у немцев не бывает пап, потому что у этих двоих не было отчеств).
Потом я пошла в школу, и наступил период большой любви. Однажды, вернувшись после уроков, я со слезами на глазах поделилась с мамой сокровенным:
– Знаешь, мама, Эдита Пьеха песню поет:
«Самый умный, самый сильный, самый гордый,
Самый лучший человек на свете…»
Так вот мне кажется, что это про Ленина.
Но и любовь скоро прошла, а на первое место по популярности у школьников вышел Фантомас.
Дальше были старшие классы, первое знакомство с самиздатом и вражьими голосами, откровенные разговоры с родителями, шутки и анекдоты. За ними последовали годы учебы в университете, и я стала циничной.
В апреле 80-го, когда я училась на третьем курсе, к нам с подругой подошла «комсомольская богиня»:
– Хотите официально не ходить на занятия?
– Конечно, хотим, – сказали мы.
– Надо поучаствовать в «Лениниане» – каждый факультет должен представить на конкурс театральную постановку, посвященную 110-летию Ленина.
Начались веселые, незабываемые дни: репетиции, новые знакомства, переросшие затем в долгую и крепкую дружбу. Спектакль с треском провалился, мы заняли последнее место, но на базе нашего сложившегося «провального» коллектива впоследствии был создан замечательный театр.
Наконец, оказавшись в Лондоне, я увидела воскового Ленина в музее мадам Тюссо: вместо мудрого дедушки с Мосфильма на меня недобро смотрел узкими щелочками маленький желтый хорек. Вопрос был решен окончательно.
И все-таки музей Ленина я любила – кажется, говорю об этом уже в третий раз. И это – несмотря на то, что экскурсии там казались бесконечными. Вообще-то от любой экскурсии туристы могли безболезненно отказаться – нужно было только подвести талон-подтверждение на соответствующий объект показа, как если бы экскурсия состоялась. Но упаси Бог было провернуть такой номер с музеем Ленина – в отделе потом ждал бы гарантированный разнос. Так что мы ходили, терпели, а кое-кто даже получал удовольствие.
Горки включали в программы реже, но я побывала в них в первое же интуристовское лето. Пред усадьбой, построенной, как впоследствии оказалось Шехтелем, нас встретил древний старичок – экскурсовод. Современник Ленина? Соратник? Рассказывал он по-русски, а я должна была переводить французам. Я была еще неопытным переводчикам и старалась держаться как можно ближе к тексту – это оказалось нелегко: гид ни разу не назвал Ленина Лениным – то это был «великой вождь мирового пролетариата», то «величайший ум всего человечества»… Многочисленные эпитеты никогда не повторялись, и я испытывала серьезные затруднения. Иногда дедушка вдруг замолкал и погружался в глубокую задумчивость, а я не решалась его поторопить и не знала, чем заполнить паузу.
Мало помалу дошли до крошечной комнаты, где Владимир Ильич скончался. Лишь небольшая часть группы смогла войти внутрь – остальные топились у порога.
– Сердце гения революции перестало биться. Все прогрессивное человечество надело траур. По планете прошла перекличка заводских гудков, – с пафосом произнеся эти слова, старичок снова надолго затих, а потом добавил трагическим шепотом:
– Те, кому было плохо, пусть останутся в комнате Владимира Ильича.
Тут уж я напряглась не на шутку – как перевести? Кому было плохо? Когда? Люди в группе были разного возраста, но вряд ли даже самым старшим из них могло быть плохо в момент той давней кончины. И зачем оставаться? Надолго ли? К счастью, гид сам и пришел на помощь:
– Те, кому было плохо ВИДНО, пусть останутся,.. – почти дословно повторил он.
В последнем зале не было ни мебели, ни личных вещей, а лишь какие-то вымпелы, бюсты, плакаты и книги, книги, книги… Не то, что у моего знакомого сына генерала, жившего на Кутузовском, где в огромной квартире одно полное собрание сочинений Ленина стояло в гостиной, а другое, точно такое же – в кладовке. Здесь были издания всех мастей, цветов и калибров. Старичок к этому залу уже отошел от траура и даже впал в раж: с криком «в тысяча девятьсот пятнадцатом году», он тараном пошел на солидную даму, внимавшую ему со скрещенными на груди руками. Дама инстинктивно отступила. Я пыталась перевести, но гид довольно грубо оттолкнул меня и продолжал загонять даму в угол, грозя ей пальцем: «В тысяча девятьсот пятнадцатом году Ленин пишет «Крах второго Интернационала»… Дама вжалась в стену, а я не знала, как ее спасти. (Смеюсь сейчас, а самой грустно: неловко перед всеми, кому Ленин дорог, и даже самого его немного жалко. Вот уж точно – и смех, и грех.)
В другой раз я приехала в Горки зимой – сопровождал нас уже другой гид, не сильно отличавшийся от первого. Закончив осмотр дома, мы подошли к траурной аллее: «По этой аллее тело вождя пронесли в последний путь, – соответствующим рассказу тоном произнес теперешний старичок. – С тех пор на нее ни разу не ступила нога человека…» Мы взглянули на аллею – утром выпал свежий снежок, а она уже вдоль и поперек была истоптана следами ботинок. Вдруг где-то совсем рядом раздалось: «А-а… э-то сва-дьба, свадь-ба, сва-дьба пела и плясала», и по аллее, слегка пошатываясь на высоких каблуках, прошагала молодая невеста в накинутой на подвенечное платье шубе, а с ней жених и целая толпа подвыпивших гостей – видимо, пришли возлагать цветы, как московские молодожены делали это у Мавзолея.
Мавзолей мы, разумеется, тоже посещали (бываю там и теперь: буквально на днях туристы предположили, что настоящий Ленин лежит в земле, а забальзамированное тело – не более чем надгробная статуя, подобная тем, что украшают могилы королей в Сен-Дени). Поговаривали, что посетители Мавзолея подвергаются облучению – с этой мыслью я всякий раз и входила туда, однако избежать регулярных визитов не удавалось. Очередь, петляя по всему Александровскому саду, тянулась аж до Кутафьи башни – стоять в ней приходилось по два, а то и по три часа. Но туристы-коммунисты были стойкими оловянными солдатиками – в лютый мороз и в испепеляющую жару они достойно выдерживали испытание. Лишь однажды потребовали, чтобы их пустили без очереди. Я сдуру ответила, что без очереди пускают только очень важных персон, на что они возразили, что это как раз они и есть. Впрочем, на том разговор и закончился, и персоны безропотно отстояли до конца.
А как-то в группе у моей коллеги Ларисы П. случился очень старый дед. «Увидеть Ленина и умереть» – был девиз его приезда в Россию. Он мужественно преодолел очередь, вошел в Мавзолей… Лариса двигалась чуть сзади. В Мавзолее, как известно, нужно соблюдать тишину, нельзя делать и шагов в сторону. Прошли одну сторону хрустального гроба, вторую – дед смотрел прямо перед собой; Лариса понимала, что Ленина он не видит. «Так и умрет… Зря приезжал… Второй раз не приедет», – стучало у нее в голове, но что она могла сделать? Наконец, видя, что дед неуклонно движется к выходу, она, сильно рискуя, растолкала впереди идущих людей и нарушила тишину:
– Месье, ЛенИн…
Дед повернулся в указанную ею сторону, отшатнулся, споткнулся, чуть не упал и с истошным воплем «А-а-а», пулей вылетел из Мавзолея.
Заканчивая свою Лениниану, не могу не рассказать байку, в свое время бывшую известной, но теперь многими забытую. Большая иностранная группа, посещавшая Мавзолей, вступила на Красную площадь колонной по двое, с серьезными лицами, с жестом, означающим «Победа – Виктория»: указательный и средний палец, поднятые вверх «галочкой». Так прошли половину площади, даже бОльшую ее часть (которая (часть), кстати, бывала огорожена в часы посещения Мавзолея), потом через сам Мавзолей, потом вдоль Кремлевской стены. Все смотрели на туристов без понимания, но с почтением: вероятно, какая-то особая партия, имеющая свой тайный знак. У Спасских ворот процессия рассыпалась, участники закурили и расслабились. Гид спросил, что символизировал их жест, и вот что оказалось. Посетителям Мавзолея надлежало держаться парами – это относилось ко всем, а не только к описываемой группе. Чтобы объяснить это иноязычным товарищам, менты показывали им два пальца – туристы со своей стороны решили, что это является каким-то важным советским символом и из уважения к нашей стране пошли с этим сакральным жестом поклониться бессмертному ее вождю.

Продолжение называется “Из Сибири с любовью”.
Все рассказы Марины Кедреновской.

Наши статьи по теме

Моя жизнь в Интуристе. Шестой этаж Моя жизнь в Интуристе. Первая группа Моя жизнь в Интуристе. И про мужчин Моя жизнь в интуристе. Вторая группа