Последняя группа. Продолжение. Предыдущая глава называется “Ещё немного о московской жизни”
Последняя группа советского “Интуриста”
Свою последнюю группу я запомнила ничуть не хуже, чем первую. Собственно, она была последней не в “Интуристе” вообще, а в “Интуристе” в советский период. И не было в ней ровно ничего примечательного: ни захватывающих приключений, ни сколько-нибудь забавных персонажей. Я с грустью констатирую, что повествование мое становится все скучнее – хоть вовсе бросай писать. Но… в детстве нам внушали, что «есть такое слово – надо.» Кому надо? Да может, и никому. А только нельзя же всю жизнь останавливаться на полдороге – вот и буду сидеть в окружении недошитых платьев, недовязанных свитеров и недочитанных книг, зато с сознанием, что хотя бы одно дело доведено до конца. И пусть мне будет хуже.
Последняя группа. Встреча в аэропорту
Началось все, как оно обычно происходило – в аэропорту. Международный тогда был один – Шереметьево-2, и был он по тем временам новый и современный, но встреча клиента всякий раз оборачивалась долгой мукой, занимая по несколько часов. Когда-то гидов Интуриста вместе с его представителем, постоянно сидевшим в аэропорту, пускали за таможню. Потом такие вольности прекратились, и мы часами стояли с табличками в бесконечной прокуренной очереди. Сейчас это трудно себе представить, но совсем недавно в масштабах мировой революции в аэропортах можно было курить везде, и с кем только не доводилось пообщаться в этом чаду! То был своего рода клуб для болтовни с коллегами. А когда группа наконец выходила и садилась в автобус, как из-под земли вырастала стайка новых коллег: они, наоборот, уже проводили своих и теперь не чаяли, как вернуться на “большую землю”. С подсадкой в чужой автобус проблем не возникало – гидов порой набивалось больше, чем туристов, и болтовня продолжалась до Речного вокзала, а то и до центра города. Это был и своеобразный опытом.
После “Интуриста” я встречала в очереди уже бывших коллег: одни стояли рядом, посеревшие от усталости, – другие, розовые и отдохнувшие, выходили из зоны досмотра в числе прилетевших.
– Ты откуда?
– Из Парижа. Из Рима. Из Вены. А ты, я вижу, всё здесь?
Однажды среди встречавших я наткнулась на своего однокурсника и бывшего комсомольского вожака, сына известного советского поэта – причем ну о-очень советского. На первом курсе, когда компания моих друзей была застукана в общаге за распитием одной бутылки сухого вина на девятерых по случаю 7 ноября, он орал на комсомольском собрании:
– Сегодня бокал вина, а завтра – малолетний преступник!
А там, глядишь, и изменник Родины! – Ну точно, как в расхожей присказке про «Адидас» – даже как-то неловко. При этом руки у него тряслись, а глаза были почему-то белыми – вероятно, от праведного гнева. Да и попахивало от него странно: должно быть, как у Гоголя, мамка ушибла его в детстве. Теперь советский комсомольский бог ждал делегацию, ехавшую на научную конференцию в университет, и все время приговаривал:
– Валить отсюда надо, валить! Вон А. свалил, и Б., и В. – все свалили. Срочно валить надо!
В итоге он-таки уехал и устроился в Чикаго таксистом. Первым, кого он там увидел, был другой таксист – сын солидного партайгеноссе, тоже с нашего курса.
В другой раз в той же очереди я познакомилась с внуком еще более известного советского писателя. Этот вполне процветал в России: занимался поставками лекарств. Пока мы ждали гостей – я туристов, а он не знаю кого – «внук»-бонвиван угостил меня кампари и успел наговорить кучу гадостей про общих знакомых, которых у нас с ним нашлось немало. Позже одна из обгаженных, тоже дочь советского писателя, рассказывала, как встретила его возле винного магазина в поселке, окончательно названном у Булгакова Перелыгино, а в одной из ранних редакций «Мастера» – Перевракино. Завидев «дочь» издалека, «внук» издалека же назидательно прокричал:
– Мария! Никогда не пейте с графьями!
Графьёв тогда и правда развелось, как собак нерезаных, и даже я попала в их число. Просто «внук» не знал этого – оттого и выпил со мной по простоте душевной. Да и сама я узнала о своем титуле случайно.
Надо сказать, что у меня очень много родни со стороны отца: мой прадед Иван Федорович Румянцев имел девять детей, и почти все они были женаты не по одному разу. Иван Федорович происходил из костромских мещан – в Москву он приехал вместе с издателем Сытиным и всю жизнь работал у него в типографии. Как-то, уже в новое время, мы хоронили одного из родственников – на поминках рядом со мной сидел бывший муж моей кузины.
– А Вы знаете, – загадочно прошептал он, – ведь они из тех самых Румянцевых.
– Каких «тех самых»? Не графов ли?
– Ну да, графов.
– Румянцевых-Задунайских?
– Именно.
– Да что Вы, надо же!
Мой сосед надулся от прикосновения к древнему роду, а я заговорила с другими представителями нашего клана.
– Вы что здесь, все родственники, что ли? – слыша наш простецкий разговор, удивился исследователь родословных.
– Да, все Румянцевы.
Исследователь хрюкнул и почему-то сидеть с нами больше не захотел – незаметно переместился в другой конец банкетного зала.
Эх, и унесло-то меня опять в далекие дали…
Ожидая в аэропорту свою последнюю «советскую» группу, я обратила внимание на заполошную старушку в непрокрашенных желтых кудряшках: она перебегала от встречавшего к встречавшему и всем задавала один и тот же вопрос:
– Арви? Арви?
Никто не понимал беднягу – не поняла и я, когда пришла моя очередь. Оказалось, однако, что старушка ждет ту же группу, ехавшую по линии фирмы «Arts et Vie», что в переводе означает «Искусства и Жизнь». Вскоре показались и туристы: такие же старушки, только более ухоженные и благообразные, и несколько молодых. Выяснилось, что все они – разбросанные по миру члены одной семьи: русские эмигранты и их офранцузившиеся и ошвейцарившиеся потомки. Аля – так звали заполошную бабушку, оказавшуюся милейшим существом – тоже была десятой водой на киселе. Весь маршрут она и еще несколько московских родственниц, снова таки старушек, ехали тем же путем на поездах, автобусах и перекладных, а в городах – от Суздаля до Ленинграда – все семейство воссоединялось. Наблюдать за их нежно воркующим общением было очень трогательно – правда, в конце одна из русских француженок вдруг сказала мне по секрету, кося глазом на Алю:
– Вообще-то я не дойная корова.
В дальнейшем это не помещало ей еще долго присылать Але подарки.
Передавала она их мне с другими туристами, заодно добавляя что-то для меня и моих детей – я везла красивые пакетики и коробочки доброй Але в Теплый Стан, или она приезжала ко мне в Солнцево. Мы по очереди поили друг друга чаем со скудным угощением 90-х и говорили за жизнь. Но это всё потом, а пока, в 89-м, ехали по маршруту «Старая Русь». Разветвленная семья немного напоминала мою.
Моя родословня. Последняя группа
В начале века прадед Иван Федорович построил в Тихвинском тупике двухэтажный бревенчатый дом, где и вырастил всех своих детей. Когда стали уплотнять, уплотнение шло за счет их мужей и жен, их родни, а потом и родни бывших супругов и даже новых жен бывших мужей с детьми от предыдущих браков. Так и обитали все вместе до середины 60-х. Бывало, ругались и даже ссорились не на жизнь, а на смерть, но в основном жили дружно: отмечали праздники, пели под гитару, танцевали, читали свои стихи. Все были в душе не музыкантами и художниками – так поэтами или артистами. Не брезговали и застольем – словом, жили, как и положено графам.
Разобраться в родственных связях было чрезвычайно сложно. Когда мама вышла за папу и въехала в этот хлебосольный московский дом, она долго не могла понять, кто кому кем приходится, и это ее раздражало.
– Не волнуйся, подожди – со временем разберешься, – говорил ей папа.
Маме потребовался год. Мне – несколько лет, после которых я вычертила на листе ватмана генеалогическое древо: оно до сих пор хранится где-то в архивах (чуть не написала: в завалах).
Последняя группа. Отношения
С группой у меня было всего две недели, и я не разобралась. Да это было и ни к чему: я мало видела своих подопечных, хотя отношения у нас сложились самые теплые. Они были заняты друг другом, а я веселилась с друзьями-водителями на свой манер. Стояла жара, и мы постоянно купались. Один водила, правда, не купался: когда в Москве он собирался в путь, жена, увидев запакованные плавки, решила, что он уезжает с любовницей – пришлось демонстративно выбросить плавки из дорожной сумки. Зато в мотеле Калинина мы весь вечер гуляли в ресторане, заказывая песни. Я просила свои любимые ресторанные: душераздирающую «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный» и томную «Мишель ма бель». А ночью бродили по сонным окрестностям и горланили песни сами.
Последняя группа. Подарок
Вот, пожалуй, и все – глава получилась совсем не про группу. Однако с последней связаны два важных события моей жизни. Во-первых я получила самый крупный за все время работы подарок: на прощание туристы купили мне в валютной «Березке» двухкассетный магнитофон. Еще в моем первом и последнем заграничном круизе многие покупали двухкассетники: говорили, что в Москве их можно «толкнуть» за 600 рублей – небывалую по тем временам сумму. На такую покупку как раз хватало жалких грошей, что нам выдавали. Но мне моих грошей было жалко – я потратила их на вареные джинсы, белые тапочки и белый зонт-трость, который вешался на плечо. С купленными у румын в Суздале кофтой и курткой-косухой все это выглядело исключительно фирмОво, а больше мне ничего и не надо было – одеться бы да себя показать.
Магнитофон из «Березки» оказался покруче, чем в лавках «Все для моряков» в Антверпене – я отнесла его в «комок», или комиссионку, где он тут же улетел за 1200. На вырученные деньги купила роскошный кожаный плащ, вдруг «выброшенный» в ближайшем универмаге, и еще долго безбедно жила с маленьким ребенком. Иногда даже забывала получить пособие, которого едва хватало на пару упаковок бумажных подгузников – последние продавались в книжном магазине. Но про книжный – это так, а пропо.
А во-вторых бабульки из последней группы пригласили меня к себе во Францию…
Продолжение очерка “Последняя группа” в рассказе “Первая Франция”.
Все рассказы Марины Кедреновской.
