Моя жизнь в “Интуристе”. Моя заграница

Продолжение. Предыдущий рассказ называется “Работа под прикрытием”.
В конце концов мне все-таки довелось поработать за границей и даже немного побыть шпионом. Правда, совсем немного, столько, сколько длился мой единственный морской Северо-Балтийский круиз, в который меня отправили после пяти лет добросовестной службы. Обычно гидов «оформляли» на сопровождение советских групп за рубеж именно через пять лет и у меня все вышло стандартно. Некоторые, особо достойные, начинали ездить через четыре, а то и три года работы, некоторые – гораздо позже, а кто-то был и вовсе невыездным.
Были у нас две переводчицы, сестры которых уехали в Америку. Одна из них на партсобрании публично отреклась от своей сестры, другая – нет, в итоге обе не выезжали, но в Союзе продолжали успешно работать. Правда, первая была партайгеноссе, а вторая не была, но что-то мне подсказывает, что она к этому и не стремилась. Это был случай, когда причины невыезда были известны – как правило, о них умалчивалось.
Перед поездкой мой приятель, сам, кажется, ни разу не выезжавший (возможно, из-за беспробудного пьянства), долго меня стращал:
– В круизах всегда есть директор и его зам. Так вот: этот зам – кгбэшник. Обычно они шантажируют переводчиц: если сейчас со мной не переспишь, больше за границу не поедешь.

Я стала ждать круиза с легким ужасом, заранее продумывая, как буду отбиваться. Преодолев, как положено, разные инстанции, собеседования и политзачеты, доложив, где надо, о политическом устройстве и социальных проблемах всех стран, которые мне предстояло посетить, а также пройдя мучительную медкомиссию, я, наконец, явилась на первое собрание с моими будущими собратьями по теплоходу. Первым делом пригляделась к заму – было странно подумать, что этот седой человек из Сибири может шантажировать гидов и вообще вести себя непочтительно по отношению к даме. Затем обратила внимание и на директора из минского «Интуриста» – тут я опять не могу дать вымышленную фамилию или сократить настоящую до одной буквы: уж больно она была колоритная – Нехай. Хороший дядька, балагур и не дурак выпить, Нехай тут же распорядился, чтобы все гиды взяли с собой по две бутылки спиртного. Антиалкогольная кампания Горбачева была в разгаре: туристам вообще запретили вывозить алкоголь, а гидам сократили количество до полутора литров на нос. Гиды и без Нехая вывезли бы водку: ее можно было обменять на местные сувениры – денег давали мало, по 52 доллара, и обмен товарами приобретал особый смысл. Но у Нехая были другие виды: каждый вечер мы собирались в его каюте, и перед сходкой он объявлял, кому сегодня надлежит принести бутылку. Все бутылки были у него посчитаны.
Кстати, на одной из таких посиделок Зам осмелел и пригласил меня на танец. Хотя и ограничился вздохами:
– Надолго запомнится этот вечер в Лондоне.
«Да уж, надолго, – негодовала я про себя. – Туристы гуляют по городу, а мы торчим в этой грёбаной каюте, с водкой да с плясками».
Однако не буду забегать вперед. Отплывали мы из Питера, где тоже было собрание – беседы с таможенниками и прочими важными чиновниками. Наконец, огромный лайнер отшвартовался – началась новая жизнь.
Я сразу подружилась с голландской переводчицей Лидой – была она намного старше меня: ей сорок шесть, а мне двадцать семь. Умница и писаная красавица, всегда эффектно накрашенная и одетая, Лида была старым морским волком. Она дала мне множество ценных советов, мы обсудили тысячу разных тем, делились женскими секретами. Я мечтала, когда вырасту, стать такой, как Лида. Что ж, отчасти мне это удалось. Не знаю, выглядела ли я в свои сорок шесть так же прекрасно, но именно в это время была у меня в питерских круизах молодая подруга, с той же разницей в возрасте. Мы так же обсуждали и делились, и иногда я ее чему-то учила, а иногда она учила меня. И звали ее Лиза – почти что Лида. Всё перевернулось и повторилось…
Остальные гиды были более или менее приятные – тут, кстати, почти наверняка затесалась парочка стукачей: Лида звала их «ищейками», они постоянно появлялись в самых неожиданных местах. А вообще было весело.
Первой зарубежной страной в круизе и в моей жизни стала Дания. Мы еще не пришли в нее, а на завтрак уже дали датские йогурты – такого дива я еще не видала.
– Первый раз в Копенгагнене? – через губу спросил, подавая йогурт, видавший виды официант.
– Да я вообще в первый раз, – сердце у меня усиленно колотилось.
Промытое до идеальной прозрачности лобовое стекло автобуса показалось мне огромным экраном – на нем в замедленном темпе скользили панки с черными и розовыми ирокезами. Эффект невероятности усиливался тем, что встали мы очень рано – все было точно во сне.
Вскоре я освоилась и бойко ходила к Магазен дю Норд мимо Русалочки и ларька с хот-догами (теперь меня от них тошнит, а тогда румяные сосиски с сочным кетчупом и горчицей вызывали восторг, особенно если учесть, что купить их было не на что). Вернее, ходила не я, а мы: вне экскурсий туристы могли передвигаться по городам только пятерками, гидам же разрешалось ходить тройками. Лишь в последнем городе – Стокгольме – я отбилась и гуляла одна: помню, что он поразил меня синим небом, и что я купила портативную пепельницу с видом Швеции и откидывающейся подставкой для сигареты.

Вставали мы всегда очень рано, а ложились после распитий с Нехаем поздно, поэтому ни одного отплытия от причала я не видела: выматывалась настолько, что после последней экскурсии по стране падала на койку бездыханной и тотчас засыпала в темном трюме. А ведь вообще-то, покинув страну, полагалось сразу провести с туристами беседу «Поговорим об увиденном». Тут-то и должны были пригодиться знания, полученные при подготовке к круизу и сданные в виде политзачета. Путешественникам следовало разъяснить, что все прекрасное, что они пронаблюдали – не более чем обман зрения, тогда как на самом деле люди в этом обществе контрастов живут ужасно.
Мне повезло: досталась группа из Саранска – почти все художники, музыканты, преподаватели. Мы очень полюбили друг друга. Руководитель группы – интеллигентнейший Борис Игнатьевич – подходил ко мне после каждой страны и робко спрашивал:
– Марина, а мы будем проводить беседу?
– Э-э… а Вы как думаете?
– Мне кажется,.. что люди после экскурсий очень устали…
– Да, жалко их мучить…
– Ну что, будем считать, что провели?
– Будем считать…
Лиде пришлось хуже: ей как опытному кадру дали группу из Москвы, а москвичи считались самыми неблагонадежными. Договориться с их руководителем тоже было сложнее – так что Лида и проводила беседы, и пасла некую Микаэлу, из-за которой на борту с первого дня поднялся шухер. Прошла информация, что Микаэла хочет остаться за границей, то есть сделаться невозвращенкой. Все очень боялись, как бы из-за нее не вышло неприятностей (а главной неприятностью был запрет на дальнейшие выезды), и всячески за ней приглядывали. В результате Микаэла благополучно прибыла в Ленинград – похоже, она и не думала нигде задерживаться. А может, грамотно сработали спецслужбы.
Была у Лиды и другая неблагонадежная – эта остаться не планировала, но хотела в Антверпене встретиться со стареньким дядей, который специально для этого должен был прибыть из Парижа.
– Ему так много лет – вдруг мы больше вообще никогда не увидимся! – говорила она со слезами на глазах и в голосе.
С помощью Лиды Люба (так звали неблагонадежную) обратилась за официальным разрешением. Таможня дала добро и даже позволила встретиться не в составе пятерки, а в составе тройки, но при условии что вторым и третьим в этой компании будем мы с Лидой.
– Не волнуйся, – заверили мы Любу. – Отъедем от корабля вместе, а потом оставим тебя с твоим дядей, чтобы вы могли спокойно пообщаться. Договоримся о встрече и вместе вернемся на корабль.
Люба была преисполнена благодарности. Однако французский дядюшка, и правда очень старенький, рассудил по-другому: увидев нас, он и не подумал с нами расставаться.
– Куда это вы, милые дамы? – воскликнул он, когда мы, удалившись от корабля на почтительное расстояние, попытались выйти из его машины. – Я вас никуда не отпущу. Сейчас мы все вместе поедем есть мороженое.
Не обращая внимания на наши возражения и взгляды Любы, которой явно не нравился такой расклад, дядя привез нас в красивое кафе, и нам пришлось смириться с неизбежностью.
– Заказывайте все, что хотите!
Надо сказать, что я еще в Дании приметила пирожное, сплошь утыканное ягодами клубники и украшенное взбитыми сливками, и с тех пор мечтала о нем каждый день.
– А можно вместо мороженого пирожное?
– Все можно! Но сначала мороженое! – дядя подозвал официантку-малайку. Вполне вероятно, она была и не малайкой, но уж точно какой-то азиаткой, что тогда в европейской стране показалось диким.
Через несколько минут перед нами стояло по огромной вазе, а в них – по целой горе шариков всех цветов и ароматов. Я привыкла к жирному московскому мороженому. Когда в детстве я чувствовала, что заболеваю, то покупала брикет за сорок восемь и съедала его одним махом, чтобы на другой день не пойти в школу. Но, к моему глубокому разочарованию, наутро просыпалась абсолютно здоровой. От нашего мороженого нельзя замерзнуть и простудиться. Но незнакомый буржуйский сорбет так заморозил мои внутренности, что я не осилила свою вазу. О пирожном уже не было и речи. Впрочем, в конце концов я все-таки попробовала его в Англии – то была плата местного гида за нанесенный мне моральный ущерб. О заграничных гидах я расскажу в следующей главе.
Пока же остается добавить, что наши дни были насыщены впечатлениями. А вечера, как я уже говорила, мы проводили в каюте у Нехая. Лишь один раз в Лондоне нас всем кораблем вывезли ужинать в огромный муравейник на Оксфорд-стрит –запомнился яблочный пирог, политый ванильным соусом, и то, что какого-то здорового мужика в белом пиджаке облили тоже каким-то соусом. Пиджак тут же сняли и, пока мужик ужинал, почистили – к концу трапезы он был доставлен владельцу белее прежнего.
Иногда нас не выпускали и днем: в Амстердаме устроили на борту послеобеденный «вечер» дружбы голландского и советского народов. По-голландски я не говорю – знаю только, что все хорошее по-ихнему будет «хуен»: Хуен даг – добрый день, хуен морген – доброе утро. Можно было бы отбиться по-немецки – прочитать, например, первое четверостишие «Лореляй», но по-немецки наши голландские друзья понимать отказывались. К тому же когда я как-то прочитала означенное четверостишие немцу, оказалось, что он не отличает Гейне от Гёте – что уж говорить о голландцах. В итоге я полдня просидела, как пень, в то время как большинство пассажиров гуляло по кварталу Красных фонарей, рассматривая разные диковинки. В награду получила брелок в виде двух башмачков из некрашеного дерева.
Еще скажу, что политикой и бдительностью нас особо не мучили. Лишь раз, по дороге из Тилбери в Лондон, я, не зная, чем занять туристов, стала зачитывать им что-то про английские военные базы. Делала я это потому, что рядом со мной сидел Зам, но выступление мое оказалось неуместным. Зам локтем прижался к моему боку. Я чуть не истолковала это движение превратно, но, чувствуя, как локоть все больнее вонзается мне в бок, поняла, что про базы надо прекратить. И на этот раз не ошиблась.
К концу круиза мы изрядно устали. Подплывая к Стокгольму, лежали в закутке на палубе, завернутые в одеяла, чтобы спастись от ледяного ветра. Питер казался таким близким – вот бы сразу туда, домой, не заходя в Стокгольм. Впрочем, о посещении Стокгольма я не пожалела – об этом уже писала. Писала и том, что в целом было весело – в конце мы с Лидой уже ничего не обсуждали, а только смеялись по любому поводу. Когда в ночном поезде Ленинград – Москва стало дуть, мы надели на головы полотенца и хохотали, как безумные.
– Объясните в конце концов, чтО вы ржете? – спросил кто-то, кому мы мешали спать.
– А нам холодно, – только и смогли выдавить мы, продолжая задыхаться от смеха…

Продолжение будет.
Все рассказы Марины Кедреновской.

Наши статьи по теме

Моя жизнь в Интуристе. Первая группа Моя жизнь и Интуристе. Из Сибири с любовью Моя жизнь в Интуристе. И про мужчин Моя жизнь в интуристе. Вторая группа