Предыдущий рассказ называется “Случай в Шахрисабзе и… прощай Средняя Азия!”
Собралась я, было, спокойно продолжать описания своих путешествий, как вдруг неожиданный разговор дал моим мыслям новое направление. Один человек, давно не имеющий отношения к «Интуристу» и даже живущий в другой стране, прочитал мои воспоминания. Особенно впечатлил его рассказ о шестом этаже, или, как он назвал его, «Доме творчества».
– ЗдОрово ты все описала, – сказал этот человек. – И правильно, что так нейтрально, деликатно, опустив самое главное и без далеко идущих выводов. Думаю, ты сделала это сознательно.
– Да нет, писала, как помнила. А чтО самое главное?
– Да то, что старички наши всю эту брехню внимательно читали, подчеркивали синим карандашом, писали на полях Nota Bene. А потом, значит, докладывали вышестоящим инстанциям, а те – еще выше и так до самого верха. Так росла брехня на брехне. В итоге создавалась параллельная, виртуальная реальность и мнение, что в стране все хорошо. В Багдаде, мол, все спокойно.
– Надо же, а я и не мыслила так масштабно. Да и не помню, честно говоря, этих подчеркиваний: видно, не до того мне было – отписалась и ладно.
– А ты только на шестой этаж ходила или сотрудничала под псевдонимом?
– Что? Под каким еще псевдонимом?
– Да ладно тебе! Не делай вид, что не понимаешь. Столько лет прошло – теперь можно обо всем говорить открыто.
– Но я, ей-богу, не понимаю.
– Ну был у тебя куратор?
– Да какой куратор?
Слово за слово выяснилось много интересного. Я и раньше не раз слышала от людей далеких и несведущих, что гиды «Интуриста» – одновременно агенты КГБ. Мне было смешно: вот ведь, обыватель – слышал звон, да не знает, где он: невинный шестой этаж в массовом сознании превратился в тайную агентурную сеть. Ну понятно, думала я, что среди нас скрываются стукачи – так эти всегда и везде были, есть и будут есть. Только рядиться будут в разные кафтаны. (Прав был мудрый Николай Васильевич, говоря, что «легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком».) Ан нет, все оказалось не так просто: жила я себе в розовых очках и не ведала, что творится вокруг. А вот что рассказал недавний мой собеседник.
Как-то в 80-е пригласили его на явочную квартиру, где ждал настоящий агент. И предложили следить за туристами, но не за всеми, о которых мы писали в своих отчетах, а за отдельно взятыми, на которых ему будет указано специально. Мой собеседник сказал, что на своих доносить не станет – его успокоили: это и не требуется, их ведомство «своими» не занимается. Предложение было сделано в такой форме, что отказаться было сложно. И, ясное дело, о состоявшемся разговоре просили не распространяться. Для работы дали псевдоним Сидоров (или Сидорова – даже пола этого честного человека я здесь указывать не буду). Новоиспеченный агент нарушил обещание и поделился происшествием со своим ближайшим другом, тоже гидом. «Не волнуйся, – улыбнулся тот. – Все этим занимаются, и у каждого есть свой куратор».
Так ли это было? Не думаю. Позже я на всякий случай спросила у нескольких друзей, которым полностью доверяю – мне ответили, что ничего подобного не слышали. Да и с чего бы вдруг именно я стала счастливым исключением? Неужто я настолько неблагонадежна? Тут на меня нахлынули воспоминания.
В университете меня не взяли работать на Олимпиаде-80. Всех взяли, а меня и двух моих подруг нет. Почему, до сих пор не знаю. С языком у нас было хорошо, да и вообще учились мы неплохо. Еще одного студента- отличника, а ныне известного профессора, тоже не взяли, но с ним все было понятно: незадолго до этого он подрался из-за девочки, и у него был фингал под глазом. Меня сначала хотели взять, но не французским переводчиком, а чтобы я в сарафане, кокошнике и с приставной косой подносила спортсменам хлеб-соль, вручала подарки или награды. Я несколько раз ходила в ГЗ (Главное здание МГУ) и там дефилировала по сцене перед комиссией. Важно было ровно пройти по квадрату, не срезая углов, спину держать прямо, шагать от бедра. Конкурс я прошла, хоть друзья и смеялись надо мной: говорили, что он унижает человеческое достоинство. Но в итоге, как я уже сказала, меня не взяли – ни с языком, ни вручать…
Олимпийское лето мы с подругами и будущим профессором провели в рОзливном цехе Москворецкого пивзавода на Варшавке – выносить пиво было нельзя, зато можно было вносить в цех воблу, а пива пить сколько влезет. А потом на стройке Дома политпросвещения на Трубной, таская мусор с одного строительного участка на другой и обратно. Дома этого уже нет – и что, спрашивается, строили? И почему так вышло с Олимпиадой? Может, меня сочли несерьезной? При этом в «Интурист», на передовую идеологического фронта, через два года и распределили, и взяли без разговоров – «все страньше и страньше», как сказала бы Алиса.
Кстати, когда стоял вопрос о распределении, не раз звучала и тема органов. Говорили, если пойдешь туда, будешь кататься, как сыр в масле: высокая зарплата, закрытые распределители, шмотки, продукты, санатории и все блага, о которых только может мечтать советский человек. Но… контракт на двадцать пять лет. От него уже никуда не деться – это пугало. Хотя теперь думаю: а чтО пугало? Двадцать пять лет пронеслись, «как сон пустой» – денег, как не было, так и нет… А согласилась бы – была бы теперь крутая. Ну точно, как в анекдоте про мужа: если б тогда жену замочил, сейчас бы уже вышел. Впрочем, мне этой работы никто опять же не предлагал – соглашаться было не на что. Знакомым моим звонили, какие-то сомнительные дядечки приглашали их на тайные прогулки по Воробьевым, тогда Ленинским, горам, вели с ними беседы на разные темы. А я и тут осталась не у дел – обидно, право.
Но уже в «Интуристе» мне предложили другое. Однажды пришла повестка, и одновременно раздался звонок из военкомата. Вроде бы, ничего удивительного: я окончила университет лейтенантом запаса, а к тому времени уже, кажется, «дослужилась» и до старлея. Но тут меня приглашали в «Первое отделение», вход в которое был «с другой стороны», к тому же просили ничего никому не говорить, а на работе, мол, они сами объяснят, почему я на нее не вышла. В курилке я посоветовалась со своим франкоязычным товарищем Андреем З.
– Это разведка. Будут склонять к шпионской деятельности, – уверенно сказал тот.
– А как бы отказаться?
– Да так и откажись.
– Стрёмно, наверное?
– А чего стрёмно? Ты, главное, не говори: да па-ашел ты, ка-азел. Андрей сделал жест, как будто хотел выколоть кому-то глаза. – Ты откажись вежливо.
Разговаривая с «недавним собеседником», я рассказала ему этот случай – выяснилось, что его тоже приглашали в первое отделение, но куратор, с которым у него сложились добрые отношения, отсоветовал ему туда идти. У меня не было куратора, и в назначенный день я отправилась в военкомат. После первых страхов, чудесным образом рассеявшихся в кабинете товарища Честнейшего, я чувствовала себя смелее и вполне уверенно уселась на стул, придав себе вид этакой блаженной дурочки: на устах глупая улыбка, глазки хлопают и на всякий случай скрыты за дымчатыми стеклами очков. Напротив меня расположился высокий подтянутый офицер. Всей беседы я уже не воспроизведу – помню, что он спросил, хочу ли я работать за границей.
– Не-ет, – изображая испуг, ответила я.
Это была истинная правда, и здесь я сделаю еще один экскурс в прошлое.
На четвертом курсе меня стали оформлять переводчиком в Алжир (вот ведь! Тоже не помешала Олимпиада). Вначале я была полна энтузиазма, добросовестно прошла необходимые инстанции на уровне курса и факультета, но когда оказалось, что инстанциям нет конца, пыл мой несколько поугас. К тому же приятель живописал мне картину моей будущей жизни:
– Поселят тебя в палатке где-нибудь в пустыне. Выбраться ты оттуда не сможешь, а вокруг на много километров не будет никакого жилья и ни одной живой души. Только рядом с тобой будут жить пять негров и один советский специалист. Длинными знойными днями ты будешь пинать в своей палатке, не зная, чем заняться и куда деваться от жары. Неграм и специалисту ты совсем не нужна, так как они уже давно научились объясняться на пальцах без всякого переводчика. Зато по ночам покоя не будет: в твою палатку будут вместе или по очереди ломиться все те же пять негров и один советский специалист.
Перспектива не показалось мне заманчивой. Да и до комитета комсомола МГУ я не дошла – сунула в папку с тщательно собранными документами роман, вырванный из журнала «Иностранная литература», и дала его почитать подруге. Подруга решила заняться чтением в электричке. Лавка была грязная – она достала роман, а папку с документами положила себе под попу, да так ее и забыла. Правда, через полгода трепетный молодой человек, подобравший папку, разыскал меня через городское справочное бюро, но идея поездки в Алжир к этому времени была давно и прочно забыта.
Итак, на вопрос офицера, хочу ли я работать за границей, я проблеяла неуверенное «нет». Офицер удивился.
– А если это будет интересно?
– Господи, да что ж там может быть интересного? – всплеснула я руками. – И вообще я боюсь: у меня родители, бабушка старенькая – вдруг я уеду, а она умрет?
– Старенькая бабушка все равно умрет.
– А я все равно боюсь.
– Ну ладно. А фильмы про шпионов Вы любите?
Я оживилась:
– Очень!
– Вот, например, «Семнадцать мгновений весны»?
– Великолепный фильм!
– Хорошо. А кто из героев Вам особенно нравится?
– Конечно, Штирлиц!
– Хорошо. А почему?
– Тихонов такой красивый! – я и правда в юности часто влюблялась в актеров.
– Ну ладно, а еще кто?
– Еще Мюллер.
– Вот уж странно. А этот почему?
– Броневой его так хорошо сыграл.
– А радистка Кэт нравится?
– Фу. Совсем не нравится.
– Да почему же?
– Актриса плохая.
Не знаю, сколько бы еще продолжался этот диалог, если бы в кабинет не вошел человек в форме. Он протянул офицеру бумажку и что-то шепнул на ухо. Офицер посмотрел на меня внимательнее:
– Почему Вы в очках? У Вас что – плохое зрение?
– Очень плохое.
Выяснив, что у меня минус два с половиной, меня отпустили с миром.
– Это называется «работа под прикрытием», – сказал мой «собеседник», когда я завершила рассказ. – Отправили бы тебя в какую-нибудь страну и дали бы задание соблазнить кого-то, кто много знает, и выведать у него государственную тайну. Или еще что-нибудь, чтобы потом завербовать.
– Все так прозаично? А зачем же хорошее зрение? Я-то думала, что стрелять придется.
– А зрение, Красная шапочка, это чтобы ты могла из постели рассмотреть секретные документы, которые будут торчать из его портфеля.
Заканчивая историю “агента Сидорова”, скажу, что он благополучно отработал с куратором несколько лет. И было у него всего два объекта наблюдения, о которых он доложил нечто подобное тому, что писали на шестом этаже. А когда он завязал с туризмом и собрался эмигрировать, добрый куратор уничтожил его досье.
Продолжение в рассказе “Моя заграница”.
Все рассказы Марины Кедреновской.
Марина, я знаю, что кураторы были не у всех, но самое смешное, что иногда всплывали потом забавные моменты, когда тебя просили вдруг обратить внимание на группу или на конкретного человека.
Я запомнила только один эпизод – в начале 80-х у нас в Питере были дивные зимние туры для французов “равнинные лыжи” и проходили они в отеле-кемпинге Ольгино. Тур длился неделю, с утра все дружно катались на лыжах, а после обеда были экскурсии, половина из них шла допуслугой. Очень часто на эти туры приезжали так называемые ” мертвые души”- это были или наши бывшие соотечественницы, вышедшие замуж и приезжающие по дешевке повидаться со своими родными, или иногда французы обоего пола, которые здесь имели друзей. Обычно они прямо в аэропорту отдавали нам свой паспорт для регистрации в отеле, а потом приезжали в день отъезда в аэропорт. Как-то раз меня заранее попросили обратить внимание на некую мадам Варшакову (Бог знает почему ее фамилия осталась в моей памяти!). Но говорить было не о чем, я видела ее только в момент передачи паспорта. Лет 10 спустя в какой-то газете я вдруг прочла заметку о суде над преступной группой, занимающейся контрабандой икон и предметов искусства, там фигурировала эта же фамилия. До сих пор не уверена, правда ли это все было…