Ургенч, Хива и Ташкент. Продолжение. Предыдущий рассказ называется “Про багаж и про гостиницы”.
В отличие от ярких, сказочных Самарканда и особенно Бухары, Ургенч был городом более чем унылым: как сейчас принято говорить – никаким. Самарканд и Бухара – это как Владимир и Суздаль: в первом памятники покруче, но они разбросаны в не слишком интересном, полусовременном городе. Во втором меньше грандиозных и знаменитых сооружений, но в целом старины больше, она собрана воедино – и больше ощущение сказки. Впрочем, это лишь личные впечатления: я не великий знаток восточной архитектуры.
Конечно, и в Самарканде, и в Бухаре я не только спала и ела, но бывала и на экскурсиях, и сама кое-что изучала, и даже рассказывала туристам на переездах в Пенджикент и Шахрисабз про ислам, Шелковый путь и всякие династии, но – повторяю – я не знаток и на озвучивание истин не претендую. В любом случае Ургенч был тосклив: запомнились лишь невыразительные современные здания, вкусная каурма лагман в отеле и развешанные по всему городу огромные красочные афиши концерта Бисера Кирова.
Но из Ургенча возили в Хиву – хоть и отстроенная в основном в XIX веке, именно она была для меня иллюстрацией к «Тысячи и одной ночи»: там можно было погрузиться в фантазии, вообразить себя Шахерезадой или древним багдадцем на осле.
Однажды ранним утром мы с туристами вылетали из Самарканда в Ургенч. Из-за здания аэропорта таинственно выглянула Восточная красавица – гид, перед этим отработавшая с моей группой. Туристы заметили ее и обрадовались:
-Вы тоже летите с нами! Как это приятно: мы будем со всех сторон окружены милыми эрудированными девушками!
– Да, полетим вместе, – весело закивала Красавица. – Конечно, я еду не за этим, – добавила она шепотом, обращаясь ко мне, и рассказала свою печальную историю.
Когда то у Красавицы была первая страстная любовь с прекрасным юношей. Потом они расстались: кажется, родители по местным законам насильно женили юношу на другой. Красавица тоже сочеталась браком – с милицейским чином и растила от него ребенка. Она очень боялась грозного супруга, но не ржавеющая страсть была сильнее страха, и вот, вырвавшись из дома хитростью и обманом, Красавица на крыльях любви летела в Ургенч, где теперь жил прекрасный юноша, ставший зрелым мужем.
Когда выходили в аэропорту Ургенча, там на машине уже ждал возлюбленный – такой же восточный красавец, под стать подруге. Однако, вместо того чтобы поскорее уединиться, красавцы предложили мне поскорее разобраться с группой и поехать с ними на автомобильную прогулку. Я согласилась, и вскоре к нам присоединился приятель Красавца армянин Джордж – этот был не столь прекрасен и доставал мне ровно до плеча, что не помешало ему тут же броситься за мной ухаживать. Впрочем, он был галантен, деликатен и корректен. Если читатель ждет амурных или иных приключений, то их не будет. Мы просто приехали на берег Амударьи и, естественно, разделись до плавок и купальников (у меня купальник был всегда с собой). По Джорджу, правда, нельзя было догадаться, что он разделся – казалось, что он, наоборот, облачился в черный лыжный костюм с начесом. Из нагревшегося багажника были извлечены бутылки – и несколько часов мы сидели по шею в теплой мутно-желтой воде и пили теплое шампанское. Это было блаженство! Джордж подарил мне на память набор открыток с видами Хивы и с трогательной надписью: «Марину от Джорджа. 30/VI г. Г. Хива». Обычно я путаюсь в годах, а точную дату этого незабываемого события запомню навеки.
Часто в Ургенч летали одним днем из Ташкента. Багаж оставляли в камере хранения ташкентского отеля, в Ургенче брали один или два так называемых штабных номера, чтобы, при наличии воды было, где освежиться, и ехали на экскурсию в Хиву. А может, про штабные номера я и присочинила – в смысле, что это было обязательно.
Помню только, что один раз такой номер мы точно взяли, возможно, и в нарушение правил: очень уж сильно хотелось спать. Накануне, если это можно назвать кануном, мы с Андреем П. и Светой Г. до полчетвертого болтали в номере, в четыре разошлись «по домам», а в полпятого уже собрались в холле вместе с туристами. Света прибежала последней: успела не только вздремнуть, но и переодеться – на ней была свежая розовая футболка, на плечи накинута кофта от зеленого спортивного костюма. Такие трикотажные костюмы тогда только входили в моду.
Я все время пишу про среднеазиатскую жару, но иногда там даже летом вдруг становилось холодно – особенно по ночам в Ташкенте. Особенно с устатку. Света, ощутив прохладу раннего утра, решила утеплиться, но увы – схваченная впопыхах кофта оказалась брюками. В самолетах тоже не всегда бывало душно – иногда на всю мощь включали вентиляцию, и пассажиры коченели – так случилось и в этот раз. Потом в Ургенче мы отогревались под одеялами в штабном номере – а что, узбеки же ходят летом в ватных халатах и пьют горячий зеленый чай, сохраняют температуру тела.
Ургенча, а тем более Хивы мы в тот раз не видели – только афиши Бисера Кирова попадались на каждом столбе и здании. Видимо, они навели Андрея П. на мысль – и здесь мне вновь хочется привести один из ранее не публиковавшихся рассказов об Андрее.
Ургенч, Хива и Ташкент
Как-то, вернувшись с ташкентского базара с огромными арбузом и дыней, мы сидели в прохладном номере интуристовской гостиницы, уже тогда оборудованном кондиционером, и наслаждались этими волшебными дарами Востока. Зазвонил телефон.
– Алё! – сказал Андрюша. – Да, конечно, это отдел кадров. – А Тани нет. – Нет, сегодня ее не будет. – И завтра не будет. – Боюсь, что будет не скоро: она в отпуске. – Да, вот так, вчера работала, а сегодня уже ушла. – Думаю, через месяц не выйдет: она в ДЕКРЕТНОМ отпуске. – Как это не собиралась? – Уж не знаю, почему она Вам не сказала. – Ну, она же полная – вот и не было заметно. – Это раньше она была худенькая. А за время беременности сильно располнела. – А она как-то вдруг располнела, за несколько дней. – Про какую Таню? – Конечно, про Петрову, она у нас одна. – А та Таня уволилась. – Ну и что, что не замужем? Сейчас и не такое бывает…
Через пять минут.
– Алё! – Да, кинотеатр. – Какие фильмы идут? Сейчас я Вам зачту список. «Сухэ Батор», «Джузеппе Гарибальди», «Михайло Ломоносов», «Анна Каренина», «Бисер Киров». – Конечно, и такой фильм есть, раз у нас идет. – Да, совсем новый. – Билеты по десять копеек. – Приходите! Всегда Вам рады!
Ташкентская гостиница. Ургенч, Хива и Ташкент
Ташкентская гостиница отличалась в лучшую сторону от остальных – в ней был не только кондиционер, но и бассейн. Пока туристы жарились на экскурсиях, мы мокли и жарились там – однажды меня даже хватил солнечный удар, я потеряла сознание, и испанец Андрей З. выгуливал меня ночью в сквере. Жаль только, что сам город был малоинтересен. После землетрясения 66-го в нем не осталось никакой старины – сохранился маленький «старый город», но уж больно невразумительный. Зато базар был великолепен. Помню, как однажды пришла туда ранней весной, истосковавшись по витаминам. Накупили с коллегами свежей зелени, огурцов, лука, редиски, где-то достали миску и нож и долго дружно строгали в номере салат, а потом ели и чувствовали, как в нас входит жизнь.
Весенний Ташкент ассоциировался у меня с «Раковым корпусом» – когда герой, счастливо отделавшись, идет по городу, радуясь солнцу, прохожим, трамваям, мороженому. Покупает первые фиалки… У меня тоже всегда возникало предвкушение чего-то нового и светлого. А еще он ассоциировался с Ахматовой и Раневской, бывшими там в эвакуации. “Именно в Ташкенте, я впервые узнала, что такое палящий жар, древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое человеческая доброта”, – писала Анна Андреевна. А я подписываюсь под каждым словом.
Как-то весной мне довелось присутствовать на демонстрации на площади Ленина – когда-то Красной, а теперь, кажется, площади Независимости (о московских праздниках Первомая я уже немного рассказывала). Туристы мои даже стояли на трибуне, а мы с сопровождающей Мартин спрятались за трибуну и тихонько курили, сидя на корточках, чтобы никто нас не увидел. Этот эпизод напомнил мне другое – студенческую юность, промозглый ноябрьский день, Ленинский проспект в Москве…
На первом курсе меня выбрали комсоргом группы. В группе было шесть девочек – три москвички и три иногородних, живших в общаге. Иногородние решили: пусть москвички, которые живут с родителями и которым не надо самим стоять у плиты, занимают общественные должности, их как раз тоже три – комсорг, профорг и староста. Так я стала комсоргом. На мои попытки отбиться от почетного поста мне было сказано: да делать-то ничего не надо – будешь только собирать взносы. А потом, ранним утром 9 ноября нас погнали на Ленинский проспект встречать Ле Зуана – был такой деятель вьетнамской компартии. Подобные деятели периодически ездили по Ленинскому из Внуково в Кремль, а мы должны были махать им бумажными флажками соответствующих стран. Помню еще Яноша Кадара, но то было в школе, классе в восьмом: тогда я относилась ко всему более добросовестно, хоть комсоргом и не была, и венгерский флажок, зелено-бело-красный, потом долго лежал у меня дома.
А тут, вместо махания, мы пошли в подъезд спать. Тогда еще не было никаких домофонов и кодовых замков, не было и денег на кафе, и в подъездах мы вообще проводили немало времени. Некоторые, правда, все же отправились в гадюшник на улице Строителей, но оттуда их выгнал комсомольский патруль, не понаслышке знавший, куда студенты МГУ обычно ходят пить пиво. Изгнанники перекочевали в более приличную, а потому реже посещаемую шашлычную “Ингури”. Моя однокурсница и добрая приятельница Марина С. недавно рассказала, что перекрытый Ленинский пересекали, построившись парами, с флажками в руках. На вопросы солдатиков, стоявших в оцеплении, марширующий во главе процессии строго отвечал: “Товарищ, наша точка по генеральному плану ЦК около “Ингури”” – так, на глазах у изумленной публики, и прошествовали прямиком на точку.
Мы же не метаться не стали – да и маршировать с утра не было сил, и спокойно окопались на лестничной клетке. Была я с несколькими подругами из английской группы – из моей маленькой французской никто в тот день просто не явился. А мы вот честно пришли, но было так холодно, а мы так устали после ноябрьских праздников, что ни о чем, кроме сна на каменных ступенях, не могли и думать. Особенно обидно было то, что потом никто даже не вспомнил: устали-то мы не почему-либо, а потому что бурно отмечали праздник Великого Октября! Меня вызвали на комсомольское бюро (кажется, так) факультета или курса и с треском и позором выгнали с должности комсорга за то, что не организовала свою группу на встречу.
С тех пор я никогда не брала общественных поручений. В Интуристе немного побыла в редколлегии, так как умела красиво писать большими буквами, но на том дело и кончилось. Когда позже Вера Н. пыталась повесить на меня, всю жизнь ненавидевшую физкультуру, обязанности спортивного сектора, я жестко отказалась. Особенно после слов, что делать ничего не придется – мол, пустая формальность. «Ну да! А потом опять будут разбирать и стыдить, что не организовала какой-нибудь марафон или сдачу норм ГТО – спасибо! Хватит с меня комсомольских сборищ!» Так что неприятностей по комсомольской линии я теперь не боялась – главное, чтобы не уволили с работы. За безответственное отношение, проявленное мной на демонстрации в Ташкенте, конечно, могли пожурить, но выгнать – вряд ли. Выгоняли из Интуриста в основном за «связь с иностранцами» да за принятую от них валюту. Заметим, однако: за последнее выгоняли – и, как правило, с волчьим билетом – но не сажали, а ведь была тогда 88-я статья УК.
Видно, так много писала я о летнем зное, что затосковала по слякотной московской осени. В связи с «Раковым корпусом» вспомнился еще один эпизод, к Средней Азии не относящийся. Ноябрьским вечером мы с французским журналистом ужинали в ныне, как и наше “Ингури”, не существующем ресторане «Славянский базар» – согревались водкой, закусывали икрой. За соседним столиком квасили два русских мужика: одного я не запомнила – знаю только, что он был; второй весь зарос бородой, одет был в свитер грубой вязки и кирзовые сапоги.
– Как похож на молодого Солженицына! – отметил мой журналист.
Иногда рядом с мужиками третьей оказывалась вульгарная девка в джинсах и яркой леденцово-розовой кофте. Она борзо опрокидывала несколько рюмок водки, громко хохотала и уходила. На сцене же весь вечер резвилась певичка в черном платье с блестками. Я заметила, что когда за столом появляется розовая девица, певичка со сцены исчезает и, наоборот, когда она поет, за столиком нет девицы. Приглядевшись, я заподозрила, что это одно и то же лицо. И точно – в конце концов девица устала от переодеваний, время от времени залезала на сцену в джинсах, исполняла пару песен, снова спрыгивала в зал и продолжала пить и хохотать. И какой только ерунды не удержит прихотливая человеческая память!
Фото – Хива с открыток милого Джорджа из цикла “Ургенч, Хива и Ташкент”. На одном из них в ворота въезжает лучший из возможных автобусов.
Продолжение “Ургенч, Хива и Ташкент” в очерке “Случай в Шахрисабзе и… прощай Средняя Азия!”
Все рассказы Марины Кедреновской.
