В XVIII столетии полотна итальянских мастеров значительно отличаются от работ их предшественников. Джузеппе Мария Креспи выражает совсем другую идею, чем Бернардо Строцци. Картина “Святое Семейство” Джузеппе Мария Креспи происходит из собрания Ивана Ивановича Шувалова, страстного собирателя живописи, фаворита императрицы Елизаветы Петровны.
Это многофигурная композиция кроме привычных персонажей в включает родителей Девы Марии – святую Анну и святого Иосифа, а также святую Елизавету и святого Захарию.
Участники сцены присутствуют при значительном событии: младенец Иисус пытается прочесть на ленте, которую держит Мария, предсказание своей будущей крестной жертвы : “Ecce Agnus Dei” – “Се Агнец Божий”.
Весть эта порождает разнообразные чувства у присутствующих: радость и сомнение, уверенность в сбывшемся пророчестве и благодарение Богу, душевное просветление. Анна прижала палец к губам, призывая не нарушать возвышенной тишины момента.
Манера трактования художником сюжета напоминает искания Рембрандта. Креспи иногда называли итальянским Рембрандтом. Он действительно знал живопись голландского мастера, подражал ему в распределении светотени.
Все персонажи на полотне утопают во мраке, художник изображает «тёмный мир». Такая трактовка сюжета стала распространятся уже с XVII века, а мастера XVIII столетия продолжили эти искания. Таким образом художники могли выделить светом лица, в этом они следовали художественным приемам Рафаэля, подражали великому мастеру.
В картине есть несколько интересных деталей, которые по сей день не расшифрованы. Это роза и крест, они изображены на переднем плане. Это символ масонской ложи Розакрейцер. В какой мере заказчик или сам Креспи были с этим связаны, сейчас очень трудно сказать.
В начале XVIII века всё ещё бушевали войны между приверженцами реформации и контрреформации и всё ещё пылали костры инквизиции. Несомненно, эти события отразились в искусстве того времени.
Обратимся к творчеству другого мастера этого периода – Алессандро Маньяско. Маньяско, как и Строцци, родом был из Генуи. В нашем собрании находится «Вакханалия» Алессандро Маньяско.
Картина изображает руины, по которым мечутся фигуры, какой-то адский вихрь мчит вакханок и участников этого празднества среди стройных античных колонн. Картина написана совместно с художником Клементе Спера, он написал античные руины. Сюжет связан с богом виноделия Дионисием или Вакхом. В европейской культуре сцены вакханалии всегда отождествлялись со смертью, возрождением и преобразованием, как умирает виноград, чтобы потом преобразиться и возродиться уже в новом качестве. Но Алессандро Маньяско сделал акцент на умирание, на смерть. И в то же время его картина поражает безудержной динамикой. Таким образом художник прямо говорит о том, что античность – не идеал для подражания, а источник для размышления, мир же подвержен разрушению и смерти.
Ещё одно полотно Маньяско в собрании музея – «Распятие», это часть алтарного образа. Сцена безмерно трагична, в ней выражен исступлённый порыв чувств. Дева Мария упала, без чувств. Иоанн Креститель кричит. Мария Магдалина обхватила руками крест и от горя не в силах даже пошевелиться. Маньяско сумел передать высшее напряжение трагических чувств.
В этом полотне легко узнаваема манера художника. У него очень быстрый мазок, который позволяет передавать трагедию происходящего. И вся сцена погружена в клубящиеся облака. Каждый предмет здесь живёт своей собственной жизнью. Даже кусок ткани на перекладине креста кажется, шевелится, также, как движутся, плывут по небу тёмные облака.
Для передачи экспрессии происходящего, художник намеренно уродует лица персонажей, искажает их пропорции, утрирует позы.
Картина была написана около 1690 года.
Позже, в первой четверти XVIII художник создаёт серию картин, изображающих жизнь монахинь. В собрании ГМИИ находится полотно «Трапеза монахинь», картина изображает молитву перед обедом в стенах монастыря.
Время написания этой картины можно без труда определить не только по сюжету и манере письма (около 1725 года). Художник точно передаёт ренессансную архитектуру монастырского комплекса, он пишет даже стяжки в верхней части здания, передаёт всю структуру обители.
Маньяско – любитель до предела «сгустить краски». Сцена происходит в женском монастыре, но вместо ожидаемых благоговения происходящее нас отталкивает, монахини вызывают неприятные чувства и встаёт вопрос – что их заставило принять постриг, отказаться от молодости, красоты, надежд и заключить себя в стены монастыря?
Мастер не отвечает на эти вопросы, он просто обращает наше внимание на некоторые аспекты жизни обители. Он выбирает сцену монашеской трапезы и утрирует её. Жизнь в любом монастыре текла своим чередом, насельники следовали заведённому уставу. Маньяско же всё преувеличивает. На полотне монахини собираются трапезничать в храме, что вряд ли возможно в обыденной жизни. На полу наскоро наброшена скатерть и стол сервирован хлебом и вином – это символы Евхаристии.
(Снимок плохого качества – пока лучше не нашла. Поэтому прошу покорно простить, что не могу показать фрагменты картины).
Полотно написано серо-коричневыми красками, это цвет монашеских одеяний. И происходящее больше похоже не на молитву перед обедом, а на поминальную трапезу по безвременно ушедшему дорогому человеку.
Художник мастерски передаёт эмоциональную атмосферу события. При взгляде на героинь полотна нам вряд ли придёт мысль о смирении, послушании и религиозном порыве. Центральное место в композиции занимает истово молящаяся монашка. Но несмотря на свою набожность, или показную набожность, её лицо неприятно, оно пугает и отталкивает. Кажется, что она легко может отправить кого-нибудь на костёр инквизиции. Среди монахинь мы видим совсем молодую, кроткую девушку. Но в её выражении угадывается лукавство, есть что-то неискреннее, манерное в лице и позе этой юной сестры. Другая женщина скрестила на груди руки, но это совсем не молитвенный жест. Третья – смотрит в книгу, но взгляд её отвлечён. Другие персонажи на холсте заняты совсем не духовными, а каждодневными делами. Одна монашка хлопочет по кухне, другая и вовсе заснула.
Таким образом мастер ясно говорит о своём отношении к институту монашества. Он не скрывает, а обнажает внутреннюю жизнь монастыря и делает это с помощью гротеска. Такой подход кажется ещё более странным, если учитывать, что Маньяско как раз работал по заказу монастыря.
На картине художник явно указывает на Божественное присутствие. Здесь и распятие, и ангелочки, и голуби – символ Святого Духа. Разбросанные розы символизируют страдание Богородицы. Но все эти атрибуты вносят некую фантасмагорию в происходящее, некую нереальность сцены.
Художник очень тщательно прорабатывает бытовые детали. На одеянии одной из монашек выписана заплатка на спине её рясы.
Живописная манера служит для того, чтобы подчеркнуть манеру художника. Тщательно выписана драпировка одежд и тканей.
Интересно заметить, что художник не заглаживает технику своей работы, как это было у мастеров Ренессанса. Наоборот, Маньяско показывает, оставляет видимыми мазки для того, чтобы зритель знал, что всё появляется из краски, именно краской он работает и создаёт произведение. Такие приёмы стали возможны лишь в XVIII веке.
От XVI до XVIII века итальянское искусство прошло огромный путь. Минуло около 150 лет, но как изменилось представление о месте человека в мире! От постулата Ренессанса о том, что человек – идеал природы, общество пришло к пониманию того, что люди – маленькая часть мира.
XVIII век для Италии – время последнего взлёта искусства. Далее последует упадок, а пальму первенства в изящных искусствах перехватит Франция. В XVIII веке Италия интересует художников лишь как собрание антиков, как музей.
Что касается творчества Маньяско – сразу после смерти он был забыт на долгие годы. К счастью, сейчас его картины – гордость любого собрания, любого музея.
Снимки взяты с сайта ГМИИ.
Продолжение знакомства с коллекцией музея в статьях
Живопись Франции XVII века. Становление национальной школы
Симон Вуэ.
Валантен де Булонь
Николя Пуссен
Николя Пуссен “Великодушие Сципиона”
Николя Пуссен “Ринальдо и Армида”.
Другие статьи о коллекции ГМИИ им. Пушкина найдёте в разделе “Методический кабинет гида-переводчика”.