Моя жизнь в “Интуристе”. На курсах итальянского

На курсах итальянского. Продолжение. Предыдущий рассказ называется “Москва”.

И с какими только туристами не выпадало нам работать! Гидов с редкими языками катастрофически не хватало, и то и дело приходилось затыкать дыры – общением такую деятельность можно было назвать лишь условно. Ни о каких экскурсиях, конечно, речи не шло – мы молча ездили по городу и ходили по музеям. Но нужно было обеспечивать оргмоменты. Попадались бразильцы – с ними объяснялись на пальцах. «После обеда встреча в 14.30» – два пальца и потом одна фаланга, как бы отсеченная пальцем другой руки. Не миновали нас и финны – хоккейные болельщики с белыми лицами, пересеченными синими крестами. Мы забирали их в «Космосе», везли на Олимпийский стадион, там ждали и привозили обратно. Иногда удавалось посмотреть игру.
Я с детства обожала хоккей: у меня была школьная тетрадка в клетку, в которую я записывала результаты всех матчей, вклеивала вырезанные из газет фотографии хоккеистов. В юности ходила с папой на соревнования с НХЛ: своими глазами видела Бобби Халла и Горди Хоу, про которого Озеров по телевизору всегда говорил «Горди Хоу, отец и сын». Таким же клише было «молодой талантливый Капустин». Ходили и на приз газеты «Известия»: помню, как чехи поддерживали вратаря Холечека, скандируя его фамилию – получалось: «Г’олый чех! Г’олый чех!» А кто-то из русских заорал: «Бей вшивых чехов!», но был дружно осужден всеми соседями. Была я и на матче СССР – Финляндия – выигравшие финны на радостях бросали зрителям клюшки и шайбы, одной такой шайбой меня чуть не прибило, зато потом ею играл мой сын, и до сих пор она хранится где-то в шкафу. Наши «интуристовские» болельщики по дороге вели себя смирно, зато вернувшись в «Космос», напивались до беспамятства независимо от результатов: выиграли – от счастья, проиграли – с горя. А напившись, начинали крушить все подряд и даже выбрасывали мебель в окна.
Были и поляки – с этими не было забот. Их нужно было встретить уже не помню, в какой гостинице, привести на завтрак в «Националь», а потом – гуляй, рванина! Туристы на целый день отправлялись за покупками, метЯ в магазинах все подряд, особенно электроутюги, а гид тем временем мог заняться своими делами. Запомнилась мне их сопровождающая – красивая блондинка с тонкими выщипанными бровями, похожая одновременно на Анну Герман и Анне Веске, тоже озабоченная скупкой товаров.

Но чаще всего случалось французским гидам работать с итальянцами. Только почему-то не мне. И здесь не обошлось без абсурда: я уже учила итальянский в университете, более того – именно с ним меня распределили в “Интурист”, но ставили на итальянские группы тех, кто не мог сказать ни слова. Как-то Сергей З. в абсолютной тишине провел экскурсию по городу и лишь к концу, проезжая мимо ресторана «Прага», вдруг указал на него и закричал: «МанИфико!» А другой гид, после столь же безмолвного посещения Троице-Сергиевой Лавры решил на обратном пути поднять настроение ничего не узнавшим клиентам и предложил петь песни. Он смутно припоминал, что «песни» звучат как-то вроде «канцони». «Синьори, кацони!» – объявил он в микрофон. А говорят, что «кацони» – страшное, грубое ругательство; впрочем, сама я его не знаю и в словаре не нашла.
В итоге целую группу товарищей, в том числе любителя «Праги» Сережу З., отправили на курсы итальянского языка без отрыва от производства. Чудесным образом попала в эту группу и я. А некоторые, например Ира Ник и Андрей П., пошли учить испанский.
Как и было сказано, я уже прикоснулась к итальянскому в университете: взяла его как второй язык на втором курсе. Нам дали замечательного преподавателя Лялю Михайловну, видимо, с кафедры итальянского языка: она сразу разложила все по полочкам, объяснила основы грамматики, а корни слов и так по большей части были понятны. Я купила в «Доме книги» сборник сценариев Феллини, и уже через пару недель разбирала в подлиннике «Сладкую жизнь». Мне было очень интересно. Однако, к моему удивлению, все вокруг говорили, что с преподавателем нам не повезло: она, мол, и глупая, и примитивная, и все у нее, как в школе, и вообще хорошо бы ее заменить. К следующему семестру мечта сбылась – нам прислали маститого профессора с кафедры романской филологии. Это кафедру я приметила давно: один человек средней молодости оттуда вел у нас сравнительную романистику.
– Вот вспомните в испанском,.. – говорил он.
– А мы не знаем испанского, – отвечали мы.
– Господи, да чего ж там не знать!
Потом, когда я с опозданием пыталась сдать ему зачет, он долго скрывался и на телефонные звонки, не меняя голоса, отвечал, что его нет дома.

С приходом профессора все преисполнились радости: наконец-то мы займемся настоящей наукой! И правда занялись: учили язык, как мертвую латынь – читали бесконечные скучные тексты, разбирали грамматические формы и вообще не разговаривали. Это было так тоскливо, что в том семестре я получила свою вторую тройку: первая была по истории КПСС за первый курс. К экзамену болезненная профессор в очередной раз слегла, и принимать его пришла знаменитая Муравьева – говорили, что ее студенты бегло разговаривают уже после первого года занятий. Я в ее глазах выглядела бледно. Хоть я и вывела определенные закономерности и борзо переделывала французские слова в итальянские, но тут несколько раз промахнулась, к тому же не подготовила какие-то заданные куски – и Муравьева влепила мне три балла. Было жаль портить зачетку, еще больше не хотелось остаться без стипендии, и я попросила поставить четыре, а я, мол, торжественно обещаю, что потом все досдам.
– Нет, – неумолимо ответила очаровательная Муравьева. – Эта оценка в диплом не идет, а в будущем году у Вас есть все шансы получить пять. И не думайте, что я Вам не верю – просто я знаю студентов. Сначала они искренне убеждены, что действительно придут досдавать. Потом понимают, что не придут, но им стыдно. А в конце концов и стыд уходит.

Что ж, с этим поспорить трудно. На следующий год к экзамену нужно было подготовить перевод любого текста. Приятель моей подруги и мой будущий коллега Саша Д., один из тех пресловутых итальянских переводчиков, которых вечно клеймил «шестой этаж», перевел за меня все ту же заброшенную «Сладкую жизнь». Я надписала слова карандашиком в книге, и профессор поставила мне четверку – на том сердце мое и успокоилось.
За время работы с французским я полностью забыла и тот мизер, который узнала по-итальянски, и теперь связывала свои успехи с тем, что вновь увлеклась и что языки всегда давались мне легко. Этого никак не желала признать Вера Н., то и дело говорившая: «Ты хорошо ответила потому, что раньше учила. Вот Саша О. – это я понимаю: он гениален.» Мы с Сашей О. действительно ходили в отличниках. Однажды писали сочинение на тему «Мой день отдыха»: я, пользуясь авторитетом «учившего раньше» настаивала, что «отдых» будет risposta ( а оказалось riposo) – Саша меня послушал, и отличники опозорились, описав «день ответа» – La mia giornata di risposta. В дальнейшей жизни ни Саша, ни я с итальянским не работали. Саша – потому что привык к восторгам клиентов по поводу его французского, и ему было западло вновь стать мальчиком, делающим ошибки. Встречая итальянцев где-нибудь в лифте гостиницы, он до сих пор обязательно сообщает им:
– Но studiato l’italiano da due anni, ma ho tutto dimenticato – я учил итальянский два года, но все забыл.
Другие наши коллеги – Саша М., после каждой фразы восклицавший «e basta cosi», и все прочие – стали работать весьма активно, а некоторые даже уехали в Италию. Мне, наверное, были бы близки чувства Саши О., если бы я дожила до работы, но по причинам, которые приведу позже, я «не кончила курса».

Особенно мне хочется сказать о нашей чудесной преподавательнице Галине Александровне, много лет жившей в Италии и знавшей язык в совершенстве – в ней словно заново воплотилась рано исчезнувшая из моей жизни Ляля Михайловна. Галина разрешала нам болтать на уроках при условии, что делать это мы будем по-итальянски, учила готовить настоящую пиццу и приглашала в свой гостеприимный дом. Занятия проходили на Ленинградском проспекте – там, где сейчас Ассоциация гидов, а тогда было Бюро переводов и какие-то курсы иностранных языков. Об Ассоциации мы в то время и не помышляли. Позже в этом здании открылась шашлычная «Антисоветская», так как находится оно ровно напротив гостиницы «Советская», а мы еще при «совке» придумали называть дом «антисоветским». Окончание семестра отмечали весело: чтобы не искать далеко, пошли с подружками именно в ресторан напротив. Было нас четыре девочки: Лена Н., Света Г., Вера Н. и я. Никого из них уже нет рядом: Света и Вера отбыли в Италию, а Лена погибла.

«Советский» слыл помпезным рестораном, но пожилой официант, видно, принял нас не за тех, и пытался обслуживать пренебрежительно. Обученные дрессировке работников общепита, мы устроили ему выволочку и пригрозили жалобой, после чего он вмиг преобразился. Бежал к нам по первому знаку, то и дело интересовался, чего еще мы изволим. Когда он спешил мимо нас с подносом к другому столу, Вера изволила горчицы.
– А у вас есть гар…, – только и успела произнести она, как официант затормозил, немного проехав по отполированному паркету, бросил поднос и помчался на кухню.
Когда же мы насиделись в ресторане вдоволь, Вера предложила поехать к каким-то мужикам – ее друзьям. Света отказалась: ей надо было в другое место, а мы с Леной были не прочь продолжить, но на всякий случай спросили:
– А эти мужики не будут к нам приставать?
– Да вы что!!! Они приличные люди, я их сто лет знаю!!! – заверила нас всегда чересчур эмоциональная Вера.
Поехали куда-то в Измайлово. Ребята и впрямь оказались симпатичные – мы накормили их едой, заботливо и добровольно упакованной исправившимся официантом в бумажный пакет: контейнеров тогда не было – возможно потому, что забирать из ресторанов недоеденное считалось дурным тоном. Они же напоили нас вином, а один играл на гитаре и пел песни собственного сочинения:

Ленинградские ночи белы,
Ленинградские ночи светлы –
Отчего же не чувствую сильным
Я себя в ленинградские белые дни?

В конце нам все же пришлось отбрыкиваться от молодых людей, даже отталкивать их, чтобы открыть предусмотрительно защелкнутую ими задвижку. Вера осталась и была, кажется, недовольна нашим поведением. А мы с Леной пошли по пустому ночному городу, после дождя напоенному весенними ароматами. Никто за нами не гнался – и на том спасибо! А то мне как-то пришлось в лютую стужу улепётывать от машины, в которой сидели такие же «приличные люди» – к ним тоже взяли меня за компанию мои интуристовские приятельницы.
Ходить по Москве ночью было тогда довольно безопасно, хоть и одолевали периодически слухи о маньяках, охотившихся на женщин – то в красных пальто, то в черных колготках. Мою школьную подружку так настращали дома этими маньяками, что она сама на пустыре набросилась на скромного молодого человека и поколотила его окаменевшим на морозе батоном за 13 копеек, который несла в сетке. При этом приговаривала: «Вот гад! Еще одет прилично! В дубленке! В ондатровой шапке!» А я редко чего боялась. Только папа порой поджидал меня у подъезда, делая вид, что просто выгуливает кота.

У нас с Леной не обошлось, однако, без приключений. Мимо проезжала машина – я успела отпрыгнуть, а Лену, всю в белом, окатило из лужи с ног до головы. Пока шли до метро, она, впрочем, успела высохнуть. Метро скоро закрывалось, и мы решили, что возьмем такси: завезем Лену, жившую совсем рядом, а потом я поеду на Юго-Западную. Кучковавшиеся у станции таксисты ломили баснословную цену – семь рублей – и клялись, что за меньше никто нас не повезет.
– Еще как повезет! – уверенно ответили мы – и точно: рядом остановилась явно служебная машина – сидевший за рулем милый человек согласился отвезти за пять. В то время извозом занимались все профессиональные водители, в том числе те, кто работал в “Интуристе” на легковушках. Один из них как-то рассказывал мне:
– С нашими плохо: во-от начинают торговаться. А иностранцу что ни скажешь, всё хорошо: файв так файв, тэн так тэн.
Итак, сверху вниз гордо взглянув на таксистов, мы сели и уехали за «файв». Высадили Лену, и тут водитель потребовал десятку.
– Как же так? Мы ведь договорились. Нет!
– А лаской тоже не угостишь?
– Еще чего!
Стоило убегать от «приличных людей», чтобы попасть из огня да в полымя! «Милый человек» не пререкался – молча развернул автомобиль и доставил меня на то же место:
– Вылезай.
«Ощипанная, но непобежденная», я вылезла на глазах у изумленных таксистов. Думаю, вид у меня был не столь уверенный, как давеча, и я предпочла не становиться предметом их насмешек, а незаметно прошмыгнуть в метро. Влетела в последний поезд, оказалась в совершенно пустом вагоне – через стекло было видно, как в соседнем мужик в плаще аккуратно блюет в газету. Так бесславно закончился это прекрасный вечер.

Во время учебы на итальянских курсах произошло событие, перевернувшее мир. С нами учился комсомольский лидер Володя Т. – тихий незаметный мальчик в черной беретке. Моя комсомольская юность подходила к концу, но я еще должна была выполнять поручения, и Володя часто звонил мне, чтобы я красиво написала какой-нибудь заголовок в стенгазете. А потом вдруг пропал. Поползли слухи, что его оформили работать на Кубу (основной язык у него был испанский), но во время пересадки в Канаде он не явился к отлету. Пропал с ним и его друг с экзотическим именем Леонард и какой-то смешной фамилией типа Присыпкин. То был первый подобный случай на нашем горизонте – все были переполнены впечатлениями и только о нем и говорили. Самое сильно впечатление произвел он на Леди М., давшей Володе рекомендацию по партийной линии.

Фото:

Продолжение в рассказе “Ещё немного о московской жизни”.
Все рассказы Марины Кедреновской.

Наши статьи по теме

Моя жизнь в Интуристе. Первая группа Моя жизнь в Интуристе. И про мужчин Моя жизнь в “Интуристе”. О европейских гидах Моя жизнь в “Интуристе”. Моя заграница