Отель Метрополь. Продолжение. Предыдущий рассказ “Поезд идёт на Восток”.
В перерывах между маршрутами мы проводили много времени в гостинице «Метрополь», там текли наши будни. Не то чтобы каждый выход на клиента был для меня праздником, но здесь я называю буднями то время, которое мы торчали в отделе. Готовились к группам и отчитывались за работу, в мертвый сезон повышали квалификацию, а когда учеба кончалась, а отпуска и накопившиеся за лето многочисленные отгулы были отгуляны, высиживали просто так.
Я уже описывала и лестницу, и коридоры, и тесные клети, куда мы набивались до такой степени, что порой негде было присесть. Осталось добавить разве что подобие холла на пятом этаже, где проходили собрания и бесконечные политинформации: во время последних некоторые коллеги лично и глубоко осуждали пороки капитализма.
Да туалет, такой же тесный и неуютный, к тому же редко убираемый. Однажды я вошла в него и ахнула: кто-то выбросил совсем свежую охапку бело-розовых флоксов – они благоухали, торча, словно из вазы, из корзины с мусором. Картина была столь неожиданной, что навсегда врезалась мне в память.
Я приходила в отдел ровно к девяти: опоздания не приветствовались – за них могли и «депримировать» (обычно в конце квартала или года к зарплате прилагалась небольшая премия). Но, явившись вовремя, я уже через пять минут стояла на лестнице в гуще курящих и сочувствующих, а еще через пятнадцать сидела с кем-нибудь из малосознательных коллег за столиком кафе на первом этаже.
Теперь этого кафе нет – наподобие кишки, оно тянулось вдоль фасада, выходящего на площадь Революции, оттуда же был и вход. Когда я еще не работала в Интуристе и заглядывала в его длинную витрину с улицы, оно казалось мне роскошным рестораном – на самом же деле было довольно простеньким, но симпатичным, и главное – вкусным. Мой обычный завтрак состоял из чашки кофе с молоком и слойки с яблоком, не уступавшей тем, что пекла моя бабушка.
Через несколько часов мы снова сидели в кишке – теперь на столе стояла большая чашка бульона и слоеный пирожок с мясом. Приятно было зимой, еще не начав пить, держать горячую бульонку и согревать руки, особенно если перед этим удавалось по морозцу совершить обход магазинов. Так поступало большинство наших семейных дам. Проблема заключалась в том, что днем еще можно было найти какие-то продукты – к концу рабочего дня магазины опустевали. Наступал «голый Вася», как говорил один мой друг. Мы даже придумали дополнение к обычной метеосводке, постоянно звучавшей по радио: «Давление n миллиметров ртутного столба, ветер северный n метров в секунду, на дорогах гололедица, в магазинах головасица».
Магазины не стояли совсем пустыми, но даже базовых, как теперь говорят, продуктов в них не было. Оставались ряды консервных банок: бычки в томате и какая-то до сих пор не разгаданная мною кукумария, да пачки с зеленым чаем. Зеленый чай в Европейской части СССР тогда еще не вошел в моду – любила его, кажется только я: в Средней Азии привыкла запивать им бухарский плов.
Рассказывая туристам о том, как мы тогда жили, я всегда вспоминаю историю, изо дня в день происходившую с моей одноклассницей Ритой. Уходя утром, родители оставляли ей с братом рубль, чтобы после уроков они купили молока – остальную еду мама, директор столовой, приносила с работы. Рита и брат каждый раз забывали о поручении и спохватывались лишь к вечеру, когда родители должны были вернуться. В панике бежали в магазин, но молока там уже не было, зато были какие-то незатейливые сласти – особенно вкусными казались косхалва, сливочное полено и похожий на него, но менее жирный, шербет с орехами. Делать нечего – дети на весь рубль накупали сластей и тут же съедали – вечером их ругали, а наутро все повторялось снова.
У нас в семье эта проблема не стояла: бабушка-пенсионерка на рассвете успевала прогуляться по торговым точкам, где надо – постоять в очереди и купить все необходимое. А часто гостившая у нас мамина тетушка из Ленинграда еще и ездила затемно в далекий магазин «Колобок» за свежайшим и вкуснейшим творогом. Маме, работавшей в Хлебном переулке, не приходилось беспокоиться о продуктах – вместо этого она в обед пила кофе с пирожными в кафе «Прага», хотя иногда и заскакивала на обратном пути в гастроном «Новоарбатский» и тоже что-нибудь приносила к ужину или вечернему чаю. Но, к их несчастью, не все дамы нашего отдела имели таких заботливых, ведущих хозяйство бабушек и тетушек – в перерыв они устремлялись на поиски пропитания, а потом, вернувшись с победным видом и полными сумками, демонстрировали друг другу добычу. На меня они поглядывали с жалостливым снисхождением: дескать, молодая еще, подрастет – узнает, почем фунт лиха. А вот мою тогдашнюю подругу Катю А., которая, хоть и имела семью, не участвовала в их десанте, многие презирали. К тому же Катя избегала принятых у нас в отделе серо-бежевых оттенков, а являлась на работу в ярко-розовом, белоснежном, а то и – еще того лучше – в черном с блестками.
Несмотря на то, что мне не нужны были продукты, я тоже любила ходить по магазинам, но не в обед, а в «рабочее время». Старалась совмещать это, например, с походом в референтуру, где мы перед каждой группой должны были получать документы и инструкции от референта, непосредственно контактировавшего с заказчиком. Или с “забором” билетов для туристов в специальной театральной кассе – тогда посещение Большого, «Стасика» или цирка входило почти во все программы. Кстати, часто там получалось прицепить билеты и для себя: день в день их могли продать гиду по смехотворной официальной цене, да на самые лучшие места. Так, с туристами и без, я пересмотрела почти все балеты и переслушала почти все оперы, к тому же сводила на них всех родственников и почти всех друзей. А у Саши О. даже была в Большом своя ложа.
Кстати, походом в референтуру или театральную кассу можно было объяснить и опоздание в отдел, если таковое все-таки случалось, а заодно опять-таки завернуть в магазин. Первая располагалась в Главном здании Интуриста, построенном Жолтовским, по адресу Маркса, 16 (ныне Моховая), вторая – «в заду» гостиницы «Националь». По соседству находилась гостиница «Интурист», где на одном из последних этажей было загадочное место (черный ход кухни?), в котором иногда доводилось купить берлинское печенье или торт «Птичье молоко» – редчайшие по тем временам деликатесы. А на полпути между «Интуристом» и «Метрополем» удачно вписался так называемый магазин «Под Москвой» – в первом этаже гостиницы “Москва”. Там иной раз нападали на хорошую косметику – например, тушь или пудру фирмы «Ланком»: если туристы часто дарили гидам совсем новые запечатанные французские духи, то тушь, пудра или помада встречались в подарках в начатом виде, а то и виде жалких вымазанных остатков, так что это место было особенно ценно. Еще, если везло, я покупала в ближайших магазинах ткани и пряжу: очень любила шить и вязать, да и надо было как-то одеваться, чтобы не выглядеть инкубаторской. Однажды сшила простое, но очень оригинальное платье из красного наперника, о котором мой коллега сказал: «Неужели сама? А я думал – клиент «оскорбил».
Но что-то я ушла слишком далеко от «Метрополя»…
Бывали мы не только в кафе, но изредка и в ресторане: по утрам шаги гулко отдавались в его пустых темных залах. Посетителей в этот ранний час не было, но в углу, за чашечкой кофе, всегда сидел один и тот же человек – наш бывший коллега, переквалифицировавшийся, как он говорил, в юриста. По его же словам, он, работая гидом, так привык к «Метрополю», что теперь не мог с ним расстаться и, живя неподалеку, приходил сюда пить утренний кофе, за которым и просиживал по нескольку часов. Эдакий завсегдатай заведения. И фамилия у него была интересная – Скоп.
Как-то в этот ресторан пригласил нас ухажер моей подруги, скромный невзрачный человечек. «Девчонки, я не признаю всех этих салатов и закусок, – сказал он просто и даже чуть-чуть застенчиво. – Ем все только натуральное.» Через несколько минут стол ломился от икры, семги, осетрины холодного и горячего копчения.
Но обычно бывало по-другому: в ресторане мы регулярно обедали с туристами – чаще не в большом зале, а в очередной кишке в глубине. Там всегда питались клиенты крупной французской фирмы, жившие в этой же гостинице – здесь же жил и ее постоянный представитель. К моменту моего прихода в Интурист, представителем был Марсель Берже – длинный и невероятно худой человек с очень подвижным лицом, прекрасно говоривший по-русски. Когда гиды и туристы обедали, Марсель, в костюме, висевшем на нем, будто на плечиках, прохаживался вдоль столов.
– Ты бы и сам сел за стол, – говорил ему кто-нибудь из сердобольных гидов среднего возраста. – Опять ничего не ешь!
– У меня сегодня день фигуг’ы, – всякий раз отвечал Марсель.
После обеда он, наконец, усаживался за один из столов и начинал продавать допы – дополнительные экскурсии и спектакли.
– Месье Марсель, – семенила к нему какая-нибудь чопорная старушка, – Вы не скажете, в чем разница между цирком и «Лебединым озером»?
– О мадам, – Марсель со значением поднимал указательный палец, – разница очень существенная. Если Вы выберете «Лебединое озеро», то ужин у Вас будет до спектакля, а если цирк, то после.
– Благодарю Вас, месье, – кивала седыми кудряшками удовлетворенная старушка.
Работая в отделе, я натыкалась на Марселя каждый раз, когда выходила из здания: в развевающемся на ветру костюме, он огромными шагами ног-ходулей мерил расстояние между «Метрополем» и автобусной стоянкой.
– Ты пг’едставляешь, – кричал он мне, – они мне на экскуг’сию по гог’оду пг’исляли скотовоз. Я им говог’ю: пг’исляли бы хотя бы ЛЯЗ!
Или: – Что, Маг’ина, пг’остыля? Опять спаля без носок? А, пг’осто усталя? Надо либо днем г’аботать, либо ночью отдыхать – оба невозможьно.
Или: – Как поживает твой насмог’к? А, смог’каешься – вижу, что он поживает хог’ошо!
– Ce bel ensemвle marron! (Этот прекрасный коричневый ансамбль!) – восклицал он по-французски, видя меня в собственноручно связанном коричневом свитере и сшитой тоже своими руками, коричневой же юбке в клетку.
В группах его фирмы часто приезжали старые русские эмигранты – тогда я только открывала для себя правду о революции, белом движении, и общаться с ними было очень интересно.
Позже в Париже мы с коллегой и подругой Таней Ш. оказались на Пасху в русской церкви Александра Невского на рю Дарю, где встретили Гену В., тоже бывшего гида, а в тот момент сопровождающего все той же фирмы, жившего в Париже. Кроме нас и Гены публика, если можно так назвать собравшихся, состояла из «бывших» – это было удивительно: звучала никогда не слышанная русская речь, поражали никогда не виданные манеры. А в «Метрополе» помню гордого старика Бестужева, говорившего с улыбкой: «Я первый кандидат на исчезновение.» Теперь таких людей нет…
Доводилось мне и ночевать в «Метрополе»: если встреча группы была слишком поздней или проводы слишком ранними, или нужно было чуть свет вылетать на маршрут, гиду обязательно давали номер. Тогда маленькие старинные номера казались мне убогими, а теперь вспоминаются как очень милые.
А как-то, после экскурсионного дня съездив домой за вещами и вернувшись ночевать поздним вечером, правда, в гостиницу «Россия», я попала в местное отделение милиции – блюстители порядка не хотели верить, что я гид и собираюсь на маршрут с туристами.
Потом на посту постоянного представителя Марселя сменила Л., русско-французская девушка со светлыми волосами и красивыми темно-карими глазами. Был случай, когда турист, недовольный обедом, по столу метнул Л. тарелку со словами: «Засуньте это себе в …» Л. не растерялась и пустила тарелку обратно: «Если очень хочется куда-то засунуть, засуньте туда же своей жене». Процедура подействовала: турист сразу успокоился.
У Л. был роман с советским артистом, бурно обсуждавшийся ею с молодыми гидами женского пола – все сопереживали Л. в ее бюрократических трудностях с браком.
Наконец она вышла замуж и решила устроить по этому поводу коктейль для гидов, с которыми сложились добрые отношения. Зная, что Интурист не поощряет внеслужебных контактов с иностранцами, она, чтобы никого не подставлять, пошла официальным путем и подала список приглашенных в протокольный отдел. Список приняли, Л. организовала в ресторане стол человек на пятьдесят и стала ждать гостей. Пришли, однако, только два малознакомых Л. референта – все выпили и ушли, а ни один гид не явился. Протокольный отдел даже не счел нужным предупредить Л., что гостей не будет. А нам, гидам, просто не передали приглашение. И перестали ставить на работу с этой фирмой.
Л. вскоре уехала во Францию, и больше мы с ней не виделись. Подробности выяснились только сейчас, тридцать лет спустя, когда я случайно встретила ее в Москве.
На том моя работа с описываемой фирмой закончилась, а спустя еще какое-то время мы переехали из «Метрополя» в здание на Петровке, потом в Столешникове. На Петровке в том же здании находились международные железнодорожные кассы – я как раз собралась поездом в Париж по приглашению бывших туристов. Пока народ давился на улице в ожидании открытия касс, я по пропуску вошла внутрь с другой стороны и была у окошка первой. А в Столешникове, уже в начале 90-х, мы продирались к работе сквозь строй торгующих всякой всячиной – китайским шмотьем, турецкими сапогами и Бог знает, чем еще. Я, выставив заслон, осторожно несла живот – это были мои последние деньки в Интуристе: готовилась уйти в декрет, из которого в Интурист уже не вышла. Но до этого декрета произошло еще много разных событий…
Продолжение в очерке “Ещё об интуристовских буднях…”
Все рассказы Марины Кедреновской.
