Моя жизнь в Интуристе. Ну вот, опять! Опять, пока я собиралась, кто-то сделал то, что должна была сделать я! Как давно я мечтала написать о жизни гидов, а в результате написали другие. Уже вышло, по крайней мере, три книги. И пусть в них написано не совсем то, что написала бы я сама, мне все равно обидно. Я – то почему такая нерасторопная?
Еще в начале восьмидесятых, поедая огромный сочный арбуз на балконе интуристовской гостиницы в Ташкенте, мы с моим другом Андрюшей П. мечтали о том, как соберем воедино все смешные истории, которые на каждом шагу случаются с гидами, и создадим бестселлер века. Тот век миновал, но и в новом мы не раз возвращались к этой мысли. Попивая молдавское вино на палубе речного теплохода “Виссарион Белинский”, мы с Андреем думали, что вряд ли соберемся что-то писать, но ведь есть диктофон, на который можно наговорить.
И что когда-нибудь потом, когда наши бедные ноги уже не смогут топтать Красную площадь, кто-нибудь сядет за компьютер (видимо, я, так как у Андрюши зрение было минус семь и с компьютером он никогда не дружил) и предаст бумаге наши милые воспоминания. Прошло еще двадцать лет. Нет ташкентского балкона, а главное – уже нет и Андрея. Я не знаю, выйду ли еще на палубу теплохода (“На палубу вышел, а палубы нет…”), а воз и ныне там…
С чего бы начать? Проще всего начинать с начала. Только вот когда оно было, начало это?
Когда теплым августовским днем 1982-го я, молодая и полная надежд, вошла в задний подъезд гостиницы «Метрополь», где находилось одно из подразделений Интуриста?
Или когда, незадолго до того, меня распределили в этот самый Интурист, и все преподаватели сочувственно качали головами и говорили, как это грустно, а я была довольна, потому что мир распахивался передо мной и вместо скучной лингвистики сулил необыкновенные путешествия?
Или еще раньше, когда на четвертом курсе я почувствовала вкус к «халявным» поездкам, неожиданно став переводчиком Высшей школы профсоюзного движения и с деятелями опекаемых СССР стран Африки отправившись сначала на весенний Кавказ, а потом в осенний Крым?
Или когда июльским днем по окончании пятого курса посетила отдел кадров все того же Интуриста и честно призналась, что мой итальянский, с которым меня взяли на работу, оставляет желать лучшего, и меня чудесным образом отправили во французскую группу, которая вообще-то в молодых специалистах не нуждалась?
Бог весть… Да впрочем, какая разница? Все это было как будто вчера и, вместе с тем, так давно! С тех пор столько всего изменилось! Многие старые товарищи ушли – из профессии или в мир иной, пришло новое поколение гидов, называющих Красную площадь Краской…
Словом, буду рассказывать по порядку.
Пожалуй, цветущую алычу в предгорьях Домбая и скалу Парус возле Ласточкиного гнезда, и московские приключения гвинейца Мамаду-Мама, покупавшего к своей четвертой свадьбе сумочку из белого дермантина и гипюровую наволочку в качестве фаты для невесты, я опишу в отдельной книге, когда прославлюсь и пробужу в читателе интерес к своим мемуарам. Там же будет и наполненная шампанским ванна в ленинградской гостинице “Астория”, где на подоконнике стояли купленные мною незабудки в простой пол-литровой банке, в окно заглядывал Исаакий, а в дверь стучал референт, предварительно, в мое отсутствие, эту ванну наполнивший и теперь, видимо, считавший, что заслужил право принять ее вместе. Эта книга будет полностью посвящена моей работе в ВЦСПС. Собственно, ее нельзя назвать работой в туризме, хотя тогда я этого не понимала… А пока – к туризму, к Интуристу!
Итак, теплым августовским днем я, молодая и, в общем, вполне уверенная в себе, вошла в задний подъезд гостиницы «Метрополь»… Как сейчас помню, на мне была строгая прямая юбка ниже колена из темно-синей шерсти, сшитая бабушкой; белая блузка в темно-синюю клетку, переделанная мною из мужской рубашки, на плечи накинут красный пуловер. На ногах – черные туфли фирмы «Габор», которые мы с мамой купили в «Военторге» по астрономической цене в 70 рублей на присужденную, но еще не полученную папой Государственную премию, после чего лауреат погрузился в глубокий траур. Словом, выглядела я, как мне казалось, серьезно и вместе с тем элегантно.
Вход в задний подъезд находился в углу, возле остатков Китайгородской стены, примерно там, где сейчас главный вход в гостиницу. Он смотрел на памятник Свердлову и располагавшуюся рядом стоянку автобусов. К слову, тогда стоянки автобусов были везде, и нечего удивляться, как это мы раньше обходились без мобильных телефонов. Зачем были нужны телефоны, если, гуляя с туристами, гид был спокоен, что всегда найдет автобус в двух шагах от места прогулки? Правда, часто стоянку приходилось обегать по четыре или более раз: уж больно много там было автобусов, и иногда нужного все-таки не оказывалось, но… всякое бывает в жизни.
Однако, к делу! Подъезд сразу произвел на меня удручающее впечатление: грязноват, подванивает, краска на стенах облупилась – в общем именно так я представляла себе черный ход овощного магазина. В овощные магазины я, правда, никогда не заходила с черного хода, но уж в шикарной (как я тогда думала) гостинице, на ресторан которой я с вожделением смотрела с улицы через окна, подъезд должен был быть иным. Я поднялась на четвертый этаж и, пройдя по узкому и тоже грязноватому коридору, оказалась в набитой людьми душной комнате.
Люди эти были исключительно женского пола, и вид у них был напряженный и озабоченный. Они стояли, сидели или перемещались по комнате во всех направлениях.
Не разбирая лиц, я прошла в дальний угол, к окну, где мне указали стол Начальницы, и только тут увидела четко очерченное лицо. Моя первая в жизни Начальница (не считая референтов ВЦСПС, озабоченных лишь тем, как бы поскорее завоевать мое женское расположение) оказалась невысокой подтянутой дамочкой с аккуратным перманентом и въедливым взглядом. Сразу скажу, что она научила меня четырем вещам. Первая – что гид-переводчик учится всю жизнь! С тех пор прошло ровно тридцать лет и три года, и все эти годы я свято выполняю сию нехитрую заповедь. Три другие – что у гида-переводчика в сумке должен быть рабочий блокнот, а дома, в письменном столе – специальный ящик для хранения служебных документов, и что с сумкой гид не должен расставаться никогда и ни при каких обстоятельствах: ведь если документы не в ящике, то они в сумке. В рабочем блокноте, который следует постоянно обновлять, должны содержаться разные трудно запоминаемые сведения: статистические данные о Москве, важные даты и прочее. Такой блокнот я заводила раз двадцать, однако в моей сумке и теперь можно найти все, что угодно, только не его. Где осели начатые мною блокноты, я не знаю.
Живу по принципу: знания либо в голове, либо нигде.
Что же касается третьего пункта, то не только ящика, но и письменного стола у меня нет, и мои многочисленные лицензии, дающие право на работу, вдруг обнаруживаются то в автобусе на полу (водителем), то в щели гостиничной кровати (горничной), а то вдруг дома, мною лично. Посмотришь иной раз на пол и видишь – уголок заламинированной карточки торчит из-под холодильника (а подвинь его на миллиметр – и, даст Бог, лицензию – как память обо мне – найдут через много лет мои потомки, когда решат, наконец, прибрать квартиру или избавиться от домашней рухляди). (Работодатель! Если будешь читать мою книгу, пропусти этот пассаж, а если все же прочитаешь, знай: что бы я тут ни написала, я всегда являюсь на работу со всеми необходимыми документами. Как я это делаю – мой профессиональный секрет.)
Справедливости ради хочу заметить, что теперь, когда я сама преподаю на курсах гидов, я говорю своим ученикам и про блокнот, и про ящик – а значит, уроки моей Начальницы не пропали даром!
Наконец последний пункт: очень скоро сумка стала для меня чем-то вроде нароста на теле. Когда после десяти лет работы в Интуристе я стала плавать на круизном корабле с другой фирмой, мне было очень тяжело привыкнуть оставлять сумку в каюте. Я безумно завидовала Тане В., совмещавшей работу гида с работой бухгалтера: она-то ходила по теплоходу с сумкой, так как там лежали казенные деньги. Однажды мне даже приснился сон: мы идем с Таней по коридору корабля, у нее в руках сумка, а у меня почему-то ключи от дома. «Слушай, – говорю я, – сунь к себе мои ключи, а то мне некуда их деть.» Таня кладет ключи в сумку, мы поднимаемся в кинозал и начинаем вести круглый стол для туристов. Они спрашивают обо всем, что их интересует: о политике, о социальном устройстве (так бывало наяву в конце каждого круиза). В ответ на какой-то каверзный вопрос я с достоинством произношу: «Кутузов сказал: «С потерей Москвы не потеряна Россия…» и вдруг чувствую, что Таня тыкает меня пальцем в бок.
– Кедря! Кедря! – театрально шепчет она. – Я не могу найти твои ключи.
– Так это Наполеон забрал, – с тем же достоинством, а главное – с уверенностью говорю я. – Ждал-ждал ключи от Москвы, не дождался и спер у тебя ключи от моей квартиры.
Но что-то я опять отвлеклась…
Со временем, общаясь с Начальницей, я поняла пятую вещь: есть люди, которых, если хочешь что-то от них получить, нужно попросить о противоположном. Например, если тебе в определенный день нужен отгул, скажи, что именно в этот день ты как никогда алчешь работы, и можешь быть уверен, что окажешься свободен. А если ты хочешь поехать с туристами в Среднюю Азию, скажи, что она сидит у тебя в печенках, тебя от нее тошнит, лучше – в прямом, физическом, смысле – что ты не переносишь жару, что у тебя аллергия на солнце и так далее. В связи со всем перечисленным, ты просишь послать тебя в Сибирь – и ты незамедлительно окажешься в Ташкенте или Самарканде, а Сибири, как своих ушей, не увидишь несколько месяцев. Чем живее будешь описывать тошноту и ощущения в печени, тем больше шансов на успех. Впрочем, Среднюю Азию я привела как пример, причем не самый удачный: попасть в нее и без специальных ухищрений было несложно – мы практически не вылезали оттуда на протяжении всей нашей интуристовской молодости. Теперь гиды туда почти не ездят, а Начальнице я благодарна за ее уроки.
В тот, первый, день, сидя перед ее столом, я вскоре увидела и второе лицо. В комнату буквально вкатилась тоже невысокая, но не подтянутая, а, наоборот, очень пухлая дамочка совсем без шеи. Когда я была маленькая, то очень любила рисовать девочек. Мои познания о строении человеческого тела были весьма приблизительны, и руки у моих героинь росли прямо из ушей. Теперь, увидев вкатившуюся дамочку, я поняла, что руки из ушей не были плодом моей фантазии. Чего только не создает природа! На концах этих чУдных рук красовались длинные ногти с идеальным ярким маникюром. Дама возбужденно размахивала ими, а лицо ее пылало гневом. Из сумбурного рассказа я поняла, что ее сын писал вступительное сочинение в институт: называлось оно “Тема Родины у Блока и Есенина”.
– Да какая у них может быть тема Родины?!! – громыхала возмущенная мамаша. – Шаромыжника два!!!
Я, конечно, подумала: “Боже мой! Куда ж это я попала?!” А что еще могла подумать выпускница филологического факультета МГУ, воспитанная на лучших образцах русской поэзии?
Таковы были первые впечатления от Интуриста.
Вскоре я еще раз стала свидетелем гнева пухлой дамочки. На сей раз он был вызван крашением яиц перед Пасхой. На мое робкое замечание, что яйца не обязательно рассматривать как проявление религиозного мракобесия, а можно отнести к народным традициям, дамочка свирепо возразила:
– Серость это, а не традиции!
И опять пришла мысль: “Где это я?”
Потом я, разумеется, пообтесалась, ко многому привыкла, а дамочку эту теперь вспоминаю с вполне теплым чувством. Особенно после того, как встретила ее в начале девяностых, и она с горечью говорила, что осталась без работы, просила помочь… Не помогла…
В сентябре меня отправили учиться. Учили тогда гидов основательно, всю долгую зиму, и это был замечательный период. Я всерьез увлеклась историей архитектуры и почти все свободное время проводила на диване за фолиантами папы-архитектора, изучая карнизы и аттики. Как-то я сказала папе:
– Вот было бы здорово поехать в Переславль-Залесский и своими глазами увидеть самый древний собор Северо-Восточной Руси!
Я рассчитывала, что отец обрадуется: дочь наконец стала серьезной и занялась делом, но он почему-то ответил с издевкой:
– А ты там никогда не была? Никогда этого собора не видела? Ах ты бедненькая!
«Почему он так говорит? – с обидой подумала я. – Я так молода – мало ли где я еще не была и чего не видала?» Оказалось, однако, что мы были в Переславле вместе пару лет назад и посещали знаменитый собор. В памяти забрезжили дождливый день и ржавая раковина в гостиничном номере, но на этом воспоминания заканчивались. Как же неинтересны мне были в юности автопутешествия по России, с любовью организованные для меня родителями! Как жалею я об этом теперь! И как благодарна Интуристу, что смогла заполнить зияющие дыры в своем образовании! Не только по части архитектуры, но и истории, которую я столько раз сдавала на экзаменах, да так и не удосужилась выучить.
Еще я ходила по городу, открывая никогда не виденные дома на знакомых улицах, или ездила во вдоль и поперек исхоженный Ленинград и там смотрела на давно известные дворцы новыми глазами. Потом писала «курсовик» по импрессионизму – все было очень интересно. Наверное, нас учили и неинтересному, наверняка было много политики, социалистического образа жизни и т. д., но счастливое свойство моей памяти не удерживать плохого сослужило мне и на этот раз добрую службу: всякой дребедени я не помню.
Иногда я отвлекалась от пилястр и раздельного мазка и играла в преферанс с новыми приятелями из испанской группы. Нашу, французскую, тоже вспоминаю с удовольствием. Я была в ней единственная москвичка, остальные приехали отовсюду. Юратэ и Валерия из Вильнюса, Лиля из Минска, Лена из Киева, Наташа из Одессы (с ней я потом долго дружила). Был парень из Киргизии Эркин и девочка из Молдавии – яркий, светлый, очень эмоциональный человечек РодИка. Все прекрасно относились друг к другу, как, впрочем, вообще все гиды на просторах нашей многонациональной Советской Родины.
Среди преподавателей была и старшая коллега, обучавшая нас непосредственно гидовскому мастерству – Евгения Константиновна Филиппова, всегда чуть-чуть заполошная, постоянно снимающая и надевающая очки, путающаяся в многочисленных бумажках, но всегда добрая, к тому же обожавшая Агату Кристи. Кристи тогда почти не переводили на русский, и мы регулярно наведывались в «букинист» на Качалова (ныне Малая Никитская), где за пять или семь рублей можно было, если повезет, найти карманный вариант в мягкой обложке (попросту livre de poche) с очередным детективом. За такие деньги при нашем окладе в сто двадцать рублей много книг было не купить, а Евгении Константиновне их дарили туристы. Потом и мне стали дарить: возьмут в поездку, прочитают и за ненадобностью отдают гиду. Короче говоря, у нас шел постоянный обмен книжками, и в этом мы с Евгенией Константиновной нашли друг друга. Царствие ей небесное!
Когда мы закончили учебу и вышли на работу в отдел Интуриста, много раз менявший название и тогда называвшийся, кажется, Отделом романских и восточных языков, нас, молодых специалистов, повели на «шестой этаж»…
Продолжение в рассказе “Шестой этаж”.
Все статьи Марины Кедреновской.
На Олимпиаде вообще было много странного. К работе привлекли и учителей иностранных языков. Моя мама, будучи учителем испанского языка, всю олимпиаду проработала с немцами, зная по немецки минимальный набор слов на уровне данке и аувфидерзейн.
Спасибо всем большое, а Марина Новосельцева отдельное спасибо за отличный рассказ! Только Мариш, Вас не НАМ в помощь готовили. Меня-то как раз на Олимпиаду не взяли – почему, до сих пор не знаю. С французским у меня всегда было хорошо и вообще с учебой – да ты, может, даже помнишь, что я не была двоечницей. Еще одного хорошего студента не взяли, но с ним понятно: он незадолго до этого подрался из-за девочки, и у него был фингал под глазом. А почему не взяли нас с подругой, так и осталось невыясненным. Возможно, сочли несерьезными и неблагонадежными.Так что мы олимпийское лето провели тоже недалеко от Коломенского – на Москворецком пивзаводе на Варшавке. А потом на стройке Дома политпросвещения на Трубной, которого уже нет.
Брависсимо!!! Прочитала взахлеб! Тем более, что перед Олимпиадой нас “готовили” вам в помощь на “курсах”в институте. Институт был экономический, иностранные языки не в чести, и я после нашей французской спецшколы просто откровенно сачковала на занятиях по французскому на общем фоне. Тем неменее, нас послали на практику, и я получила фееричные впечатления от группы французов, которую я помогала сопровождать профессиональному гиду-переводчику. До сих пор с ужасом вспоминаю, как в Коломенском я с частью группы забрела в лесок, посмотреть отдельностоящую церковь и наткнулась…”на русскую деревню” с пьяным мужиком, ржавой водопроволной колонкой посреди пыльной незаасфальтированной улицы и деревянными домами-развалюхами. И это все – в нескольких метрах от метро, проспектов и прочих московских красот 80-х годов 20 века. На следующий день вся оставшаяся группа требовала за отдельную плату туда их отвезти, гид скрипела зубами от ярости, я же видела следователя КГБ и грядущий международный скандал. К счастью, обошлось.